Лев Кузьмин - Заветное дело

История эта началась во время Великой Отечественной войны.

Жила в рабочем городе Перми девочка Валя, и пришла она поступать на машиностроительный завод.

Сначала не на сам завод, конечно, пришла, а в контору. Но и оттуда из окон видно: завод огромный — от шума, от лязга да от зимней стужи воздух на заводском дворе дрожит, и народ там пробегает всё неулыбчивый, всё даже как будто сердитый.

В конторе тоже люди строгие. Однако с Валей — с такой тогда малышкой-худышкой, что одни лишь глаза из-под серой шали и светятся, — говорить, стали.

Вернее, удивились:

— Ты здесь зачем? У нас дело нешуточное.

И советуют:

— Тебе надо подрасти. Тебе нужно хотя бы ещё чуть-чуть посидеть дома.

А Валя им отвечает:

— Не с кем мне дома сидеть. Мамы у меня нет, папы теперь тоже нет, брат Миша на войне. Остались со мной только братец Аркаша да сестрёнка Ксюша. Но они-то работают, помогают фронту. Вот и я хочу помогать фронту… А расти можно и за делом, пускай даже за нешуточным. Разве не так?

Конторские служащие кивают:

— Так… Но всё равно тебе будет нелегко.

— Потому что рабочие сердитые? — показала Валя за окна.

И тогда конторские грустно улыбнулись, грустно вздохнули:

— Что ты… Это они просто все очень заняты и, конечно, все очень устали. Война идёт третий год… А ты, если такая упорная, то получай назначение в цех. Но работу всё же мы тебе дадим, какая полегче и попроще.

Работа, на которую назначили Валю, и впрямь сначала показалась не трудной.

Плывёт вдоль цеха неторопливо длинная лента-конвейер. У ленты за столиками сидят взрослые рабочие и почти такие же, как Валя, ребятишки.

Лента плывёт бесконечно, а рабочие всё бросают и бросают на неё железные, крохотные, блестящие детальки. Со стола из ящика детальку возьмут, к лекалу — к такой специальной измерительной пластинке детальку приложат, секунду подумают и детальку кинут на ленту или в другой, в пустой ящик.

И так всё время. Кажется, что тут не работа, а игра: Валя даже об этом сказала вслух.

Но тётенька-мастер, которая привела Валю в цех, тут же её поправила:

— Судить, Валя, не спеши. Измерять, проверять детальки куда как не легко. Наиграешься за целую-то смену — ое-ёй!

Так оно и получилось.

Отбор деталек — вправо хорошие, влево плохие, вправо хорошие, влево плохие — пошёл у Вали в первые полчаса быстро. Во вторые полчаса пошёл чуть тише. А потом и совсем в глазах от деталек зарябило — работа почти стала. Уже и не видит Валя, где — хорошо, где — плохо. Да и страшно ей: если сделаешь ошибку, то негодная деталька уплывёт вместо хорошей по ленте, и тогда рабочие скажут: «Не помощница ты, Валя-Валентина, нам, а всего лишь хвастунишка!»

Но вот начала справляться со своим делом и Валя. Да так, что её, несмотря на малый ростик да тонкий голосок, поставили над ребятишками-рабочими в цехе старшей. Поставили за умение, а ещё — за славный, дружественный характер. Если кто, бывало, отстаёт, то Валя не ворчит, Валя не насмешничает, а показывает собственными руками, как надо. Ну, а если к концу долгой смены устанут ребята, то Валя расшевелит их какой-нибудь бодрой выдумкой.

Она улыбнётся, скажет:

— Проверю сегодня ещё сто деталек — наши войска освободят от фашистов деревню… Проверю двести деталек — наши войска освободят посёлок!

Ребята подхватывают:

— Я — тоже! Я — тоже!

И вот опять работа пошла ладнее да живее, а радиорепродуктор с высокой стены на самом деле в этот же вечер на весь цех говорит о новых освобождённых деревнях, о новых освобождённых посёлках и даже о городах.

Армия-то наша, советская, уже наступала тогда вовсю, и ясно, что ребячьи загадывания исполнялись лишь по этому, по счастливому совпадению. Но — хотя, как знать, как знать! Крохотные железные детальки шли тоже все до единой для фронта.

В общем, всё бы ничего… Пускай не было почти выходных, пускай ради полной победы наших войск над гитлеровцами не покидали рабочие цехов и станков по целым суткам, — но вот при таком напряжённом труде не хватало рабочим питания. Самого обыкновенного хлеба не хватало. И особенно от нехватки этой маялись цеховые подростки. У них ведь, у подростков, дел сразу два: они — работают, они — растут. Им хлеба лишь подавай да подавай, а подавать неоткуда, хотя заводские руководители старались, конечно, поддержать ребят, чем только могли.

И вот тут Валя вдосталь нагляделась на нужду людскую.

Грустно было по серым рассветам в низеньком, ещё при отце-матери отстроенном домике смотреть, как брат Аркаша и сестра Ксюша поднимаются устало на работу. Печально было видеть, как шарят они на холодной кухне по полкам, как снова и снова выдвигают да задвигают ящики стола, а там — ни крупинки, ни солинки.

Ничуть не веселей было и у товарищей по цеху. Норму свою хлебную невеликую, на весь день полученную, многие ребята съедали в один присест, а потом только и спрашивали:

— Сколько хоть времени теперь? Скоро ли столовую на обед откроют? Там ведь можно ещё получить по талону тарелку супа…

А иной, глядишь, дожидался обеда, дожидался, детальки на конвейер складывал, складывал, да вдруг голову на руки опустил, от голодной слабости задремал, а это уж совсем беда. Беда, потому что и невеличке-труженику плохо, и его такая важная для фронта работа остановилась.

Валя заставила себя свой хлебный паёк разом не съедать, о столовском жиденьком супе в рабочее время не разговаривать и даже не думать.

Она изобрела для себя довольно хитрое отвлечение.

Она свой хлеб, свою чёрную, с отрубями пополам, но всё равно нестерпимо запашистую горбушку получит, от краешка, от горбушки отщипнёт — и завяжет всё остальное в платок.

Завяжет тугим узелком, положит на стол перед ящиком с детальками и — работает.

Поработает, поработает — снова к узелку потянется и снова от хлебца отщипнёт самую малость… И так — почти всю смену.