Владимир Беляев - Голос Тараса

Стах закусывал губы, высовывал язык и снова кричал:

— Ой, тату, тату, не буду!

Стах не знал, что мы видели, как отец порол его, и скрывал от нас побои.

При людях он хвалил отца, с гордостью говорил, что его отец — первый и самый богатый колбасник в городе. Стах хвастал тем, что в ярмарочные дни больше всего покупателей в лавке его отца, на Подзамче.

В словах Стаха, конечно, было много правды.

Пан Гржибовский умел готовить превосходную колбасу. Заколов свинью, он запирался в мастерской, рубил из выпотрошенной свиной туши окорока, отбрасывал отдельно на студень голову и ножки, обрезал сало, а остальное мясо пускал в колбасу. Он знал, сколько надо подбросить перцу, сколько чесноку, и, приготовив фарш, набивал им прозрачные кишки сам, один. Когда колбаса была готова, он лез по лесенке на крышу. Бережно вынимая кольца колбасы из голубой эмалированной миски, пан Гржибовский нанизывал их на крючья и опускал в трубу. Погодя Гржибовские разжигали печку. Едкий дым горящей соломы, запах коптящейся колбасы доносились и к нам во двор.

Тогда мы подзывали Стаха к забору, чтобы выторговать у него кусок свежей колбасы.

Взамен мы предлагали Стаху цветные, пахнущие типографской краской афиши, программки опереток с изображениями нарядных женщин и маленькие книжечки — жития святых с картинками. Все эти афиши и книжечки приносил мне отец. Он печатал их в городской типографии.

Обычно вначале договаривались, что на что менять будем. Мы божились не надувать друг друга.

После долгих переговоров Стах, хитро щуря свои раскосые глаза, вприпрыжку бежал к коптилке. Он выбирал удобную минуту, чтобы незаметно сдернуть с задымленной полки кольцо колбасы.

Нетерпеливо ждали мы его возвращения у забора, покусывая от волнения горьковатые прутики сирени.

Утащив колбасу, Стах, веселый, довольный удачей, прибегал в палисадник и перебрасывал ее нам через забор.

Мы ловили ее, как мяч, на лету, скользкую и упругую. Взамен через щели в заборе просовывали Стаху пестрые афиши и книжечки.

Затем мы убегали на скамеечку к воротам и ели колбасу просто так — без хлеба. Острый запах чеснока щекотал нам ноздри. Капли сала падали на траву. Колбаса была теплая, румяная, вкусная и, как окорок, припахивала дымом.

Теперь пан Гржибовский резал нового кабана.

Побежали к забору. Глянули.

На крыльце, где обычно курил свою трубку пан Гржибовский, согнувшись, стоял петлюровец и усердно чистил двумя мохнатыми щетками голенище высокого сапога. Начистив сапоги, он выпрямился и положил щетки на барьер крыльца.

Ведь это же Марко!

Ошибки быть не могло. Старший сын пана Гржибовского, Марко, или кирпатый Марко, как его звала вся улица, стоял сейчас на крыльце в щеголеватом френче, затянутый в коричневую портупею. Его начищенные сапоги ярко блестели.

Недавно, когда красные захватили город, Марко исчез из дому. Он бежал от красных, а сейчас вот появился снова, нарядный и вылощенный.

Вечером к нам во двор приплелся Стах. Он нес под полой небольшой сверток.

— Знаете, наш Марко приехал! — радостно сказал Стах.

Увидев, что эта новости нас не поразила, он помолчал, переступил с ноги на ногу и сказал:

— Марко теперь большой начальник. Он есаул. Ему дали лошадь. У него три нагана есть — совсем новые, синие, один на поясе, два в чемодане… А какой граммофон Марко нам привез! Говорит, в самом Кракове покупал. Труба зеленая, цветами размалеванная, блестит, как самовар, а пластинок — спасу нет! Копы две будет.

— Да разве пластинки — яйца, что ты их на копы считаешь? — перебил Стаха Оська и улыбнулся.

— Та все одно… Много пластинок, — сказал Стах и, быстро вынув из-под полы сверток, развернул его и предложил — Гайда меняться!

Кольцо копченой колбасы лежало на обмасленной, жирной газете. Опять вкусно запахло чесноком, и нам очень захотелось отведать этой колбасы.

— На что? — деловито спросил Оська.

— На патроны!

— На какие патроны? — спросил я.

— На те, что я дал вам на прошлой неделе.

— Эх, вспомнил! Да их уже давно нет у нас! — нараспев, протяжно ответил Оська.

— А где же они? — протянул Стах.

— Нет — и весь ответ! Ты что, спрос? — отрезал Оська.

— Ага… понимаю… У вас, должно быть, есть шпаер. Вы их выстреливали из шпаера?

— Откуда шпаер? Выдумывает тоже! — вмешался я и уверенно добавил: — Патроны твои нашла тетка Марья Афанасьевна и кинула в помойную яму.

— В какую яму? — удивился Стах. — Ты брешешь!.. — Помолчав, он вкрадчивым голосом, показывая на колбасу, сказал: — Может, мало, то я принесу вам еще столько. Марко мне даст наган, и я выстреляю патроны… Зачем они вам?

Стаха перебил скрип калитки. С улицы во двор вошла тетка Марья Афанасьевна. Стах, быстро обернув колбасу газетой, спрятал сверток за спину. Сел рядом с нами на скамеечку ровно, чинно, как ни в чем не бывало.

Тетка спросила:

— Молоко выпили?

— Выпили, — ответил я, — и кролика лопухами покормили.

— Марья Афанасьевна! — вдруг ввязался Стах. — Правду это Васька говорит, что вы патроны в помойную яму кинули?

— Какие патроны? Я не знаю никаких патронов. Я вам покажу патроны! Еще дом взорвете, окаянные! — сказала Марья Афанасьевна и, обиженно поругиваясь, ушла на кухню.

— Видите! Я же говорил!.. — сказал Стах вскакивая. — А ну, принесите патроны!

— Чего ты канючишь? Пристал, как репейник, и ноет: «Дайте патроны, дайте патроны!» Сказано, нет у нас патронов! — обозленно ответил Оська.

Стах задрожал:

— Не хотите?

— Ну, не хотим. Мало тебе? — огрызнулся Оська.

— Ладно, раз так… Я все расскажу Марку. Я скажу ему, что у вас есть шпаер, что вы забрали у меня патроны и не хотите отдать. Я расскажу, как вы обманули меня: вместо щегла дали щеглицу, а она совсем не поет. Я знаю, где твой отец, Васька, — он с красными ушел. Да, да! Я скажу Марку всё!

— Иди, иди, говори! Доносчик! — еще больше обозлился Оська и открыл калитку. — Ну, выметайся!

Стах медленно, не торопясь, словно о чем-то раздумывая, переступил порог калитки.

А я закричал ему вслед:

Темно.

Роса давно покрыла траву. В усадьбе у Гржибовских шумно. Освещены и открыты окна. Играет граммофон. Чей-то хриплый, надорванный голос поет: