Вячеслав Колесник - Юность генерала Ватутина

— А вот тут, — показывая на солому, пояснила Матрёна Фёдоровна, — мы ягнят маленьких держали. А как же иначе? Окотилась овца, а на дворе ещё снег лежит. Куды ж их девать…

У окна, занимая почти половину «хатёнки», стоял старинный ткацкий станок.

— Станок гожий, — продолжала экскурсию сестра генерала.— Прямо хоть сейчас садись за него и тки. Это теперь в магазинах всё себе покупают, а раньше только станок и выручал… Даже рушники на нём да скатерти ткали с узорами — видите, какие красивые? — проводя нас дальше, в «большую хату», говорила Матрёна Фёдоровна.

В «большой хате», украшенные яркими домоткаными полотенцами, висели на стенах рамы с фотографиями, пучки полевых цветов, в углу — икона. На видном месте красовался генеральский мундир.

— Колин, — пояснила Матрёна Фёдоровна. — И сапоги вот его, тридцать седьмой размер. Росточком-то он не вышел у нас, хотя крепкий, рукастый был…

Подошла к иконе, перекрестилась.

— Икону эту мама наша, Вера Ефимовна, из самого Киева, из лавры, принесла. Ходила она туда пешком на богомолье.

Посреди хаты покачивалась, подвешенная к матице, детская люлька. Вдоль стен стояли лавки, большой деревянный сундук.

— Здесь у нас хранилось всё самое ценное, — сказала Матрёна Фёдоровна. — Выходная одёжа, документы, дедушкин Георгиевский крест…

На низеньком столике, под стеклом, лежали вещи, награды, письма генерала Ватутина.

— А вот тут у нас была «комнатка», — повела нас дальше Матрёна Фёдоровна. — Спальня, по-теперешнему.

В «комнатке» стояла самодельная деревянная кровать, рядом возвышалась лежанка, укрытая домоткаными попонами.

— Тут наш генерал и спал, — показывая на кровать, улыбнулась Матрёна Фёдоровна. — Правда, не всегда — народу-то в семье было много…

Наконец, вышли из домика на улицу. Яркая белизна меловых гор, окружавших деревню, на мгновение ослепила нас. Подошла со стороны огорода другая женщина, скромно, по-крестьянски поклонилась, поздоровалась.

— Это тоже сестра генерала Ватутина, — представил её преподаватель, — Дарья Фёдоровна.

Начались воспоминания, рассказы, в основном — о детстве, юности Николая. О боевых же подвигах знаменитого брата, как мне помнится, ничего сестры не рассказывали — видать, не очень-то они в этих делах разбирались. Да и мы тогда вряд ли запомнили бы номера дивизий, названия фронтов, армий, военных операций, даже если бы они и рассказали нам об этом. А вот то, что мы увидели и услышали тогда в маленьком ватутинском домике — осталось в нашей памяти навсегда.

Дом Ватутиных 1960-е годы.

Невелика у деда Григория хата — поглядишь на неё с меловой кручи, размером с ладошку она, не больше. И как в ней столько народу помещается! Двадцать пять душ — шутка ли… Летом-то ещё ничего, почти все на улице спят — кто на сене, кто в сарае, кто на телеге. Да и пообедать, повечерять можно на траве — расстелят широкую белую холстину, вот и стол. На холстине — несколько большущих мисок, возле каждой — сын со своим семейством. А вот зимой — такая теснотища…

А ещё с меловой кручи — если день ясный да глаза у кого зоркие — видны Валуйки, городок в двадцати верстах от Чепухинки. «Вот бы побывать там…— думает Николка Ватутин, забравшись со старшим братом Павлом на кручу. — Там, говорят, люди каждый день обутыми ходят, даже летом. И ни у кого поэтому цыпок на ногах нету…» Пашка уже однажды бывал в Валуйках, пешком с матерью ходил. Рассказывал, что видел там настоящий паровоз. Ещё видел школу — здоровенную, в два этажа...

— Вот бы мне там поучиться… — мечтает Николка.

— Да ты сперва в нашу, в чепухинскую походи, — говорит Пашка.

— Скоро похожу, — отвечает Николка.— Мне мамка уже и сумку сшила…

Братья сидят на круче, притулившись друг к другу, — загорелые, босоногие, вихрастые…

— Эй, Павло, Микола! — кличет их снизу дед Григорий. — Чи не видать там наших? Не идуть из церкви?

— Не, — отвечает Пашка, — не идуть!

— А телег никаких не видать?

— Не видать!

— Ну, тогда валяйте сюда, покажу шось!

Дед Григорий сидит на дубовом бревне, курит трубку, вырезает ножиком свистульку. Несмотря на июньскую жару, сидит он в валенках, на голове у него — малахай.

— Дедусь, — просит Николка, — выстругай лучше мне из ветки коня! По улице чтоб скакать!

Деду, бывшему кавалеристу, просьба внука приходится явно по душе. Он довольно кряхтит, суёт в карман недоделанную свистульку.

— Коня, говоришь? Боевого?

— Ага! И саблю!

— И мне тоже… — пристаёт к деду Пашка. Дед поглаживает седую, пожелтевшую от табака бороду, по-молодецки сдвигает на затылок малахай:

— Ну, так и быть, тащите ветки, кавалеристы!

Через минуту «кавалеристы» уже стоят перед дедом со свежесломленными ивовыми ветками.

— Дедусь, и про войну расскажи, как ты турку бил!

Дед Григорий берёт в руки ветку, поворачивает её так, этак, глядит, что из неё может получиться… Тихо затягивает песню:

Пашка с Николкой подвигаются поближе к деду, затихают.

— Дедусь, а они злые, турки эти?

— Злые, внучек, дюже злые. Мы братьев-славян от их ослобоняли…

— А Дунай-речка больше нашей Палатовки? — спрашивает Пашка.

— Да куды нашей Палатовке до Дуная…

— А красивше?

— Ну, насчёт красоты — дело тут спорное. Одно только скажу — кажинную ночь снилась мне там наша Палатовка. А зряшная речка разве будет сниться?

Дед Григорий протягивает Николке обработанную ножиком ивовую ветку. На толстом её конце вырезан незатейливый узорчик, тонкий конец ветки, весь в листочках — это хвост.

— Вот тебе и конь.

Николка, радостно оседлав ветку, со свистом несётся по улице. Следом за ним — Пашка. Пробежавшись до соседнего плетня, они вскоре возвращаются.

— А про войну, дедусь, расскажи.

Дед не заставляет себя долго упрашивать. Он выносит из хаты конверт, вынимает из него Георгиевский крест.

— Его мне сам генерал Скобелев в семьдесят седьмом году вручил, прямо в траншеях, когда мы под Плевной стояли. Бои были там страшные, ранило меня тогда…

Заскорузлым, прокуренным пальцем дед показывает внукам надпись на конверте. Читать он не умеет, строчки эти знает наизусть:

«31 октября 1877 года.

Кавалеристу Ватутину, согласно обещания, за распорядительность, мужество и храбрость, оказанную в деле с 29 на 30 октября. За Богом молитва, за царём служба не пропадёт. От души поздравляю тебя, уважающий Михаил Скобелев».