Виктор Голявкин - Собрание сочинений. Арфа и бокс. Рассказы [сборник litres]

По этой аллее шагал я каждый день в школу, бесцельно занимать место у окна. Старик в меня верил, поэтому я к нему и зашел. А разве не верил в меня Азимов? Только так. Чемпион родного города…

Он поставит цветы в вазу, поднимется у него настроение, этого мне и хотелось. Трудно понять, с какой стати Ирка подскочила ко мне в цирке в узком проходе на пути в раздевалку и сунула этот букет. Тут уж я ее, конечно, поцеловал, елки-палки. Не думал я ее увидеть, давно с ней все покончено, и опять появляется на горизонте, елки-палки.

Я вспомнил внука с кошкой и запел:

– Где ты так долго пропадал? – открыл мне отец. – Физкульт-привет! – Он был чем-то возбужден.

Я вошел в комнату.

– Знаем, знаем, – сказала мама, – видели!

– Мы видели, – сказал отец. – Ты нас не приглашал, но мы там были.

– Он еще улыбается! – сказала мать. – Я чуть не закричала, чтобы прекратили драчку…

– Она действительно чуть не закричала, – сказал отец.

– Во-во, – сказал я, – от нее можно ожидать.

– Не устраивайте шума! – сказал отец. – Я, признаться, в восторге! Я видел все своими глазами, и я в восторге!

– Не смей ему этого говорить, ты с ума сошел!

– А я в восторге, – повторил отец. – Ему трудно пришлось, это верно, а кому не трудно приходится в наше время? Я много пережил, но финал феноменальный…

– А по-моему, ужасно, – сказала мать.

– Мы поздравляем тебя, – сказал отец, не обращая на нее внимания. Он протянул мне руку торжественно, как в кино на официальном приеме.

– Я вас не заметил, правда вы там были?

– Представь себе! – Отец откупоривал бутылку сухого вина.

– Я немного задержался, – сказал я, – а вы сразу уехали?

– Да, мы сразу уехали.

Я вынул из-за пазухи диплом и положил на стол. Родители меня ждали. Стол был накрыт на троих. Мои родители собирались отпраздновать вместе со мной мою победу, кто бы подумал!

– Сейчас мы разопьем бутылочку винца за твое здоровье и успехи, – сказал отец, ставя бутылку на стол. – Ты не пошел по музыкальной стезе, хотя это нас и огорчает, но я был свидетелем, как мой сын, родной мой сын, я подчеркиваю это, отдубасил такого верзилу, что, честно сознаться…

– Перестань, – сказала мама.

– Хорошо, я перестану, но я сказал, что думал.

У мамы подгорало на кухне, и она выскочила из-за стола.

Жаркое сгорело не совсем, и мы уселись в теплой и дружеской обстановке. Все было необычно, без скандалов, мамаша хлебнула полстакана и пустилась в рассказы:

– Ведь я на драматических курсах училась, у меня ведь способности к сцене были большие, милые мои. Когда я экзамен сдавала, куклу представляла, то получила пятерку, не надо забывать! И еще я читала басню Крылова «Волк и Ягненок». Там есть такие слова: «Как смеешь ты, наглец, нечистым рылом здесь чистое питье мое мутить с песком и илом…» А Ягненок отвечает: «Когда светлейший Волк позволит» (это Ягненок говорит), и еще я читала монолог Годунова, у меня есть тетрадка, нам Муров преподавал, а Муров сейчас седой старик… Был еще Туганов, однофамилец тому Туганову, а потом был еще жокей Туганов… Я вам продолжу басню…

– Мы знаем эту басню, – деликатно прервал отец, а она сказала:

– Ну и что? Знаете – еще послушайте. Велика важность.

И отец сказал:

– Ну, валяй.

– Ну и буду валять, – сказала мама, – не смей меня перебивать!

Мы с отцом подмигивали друг другу и не мешали матери рассказывать, как настоящие мужчины. Отлично мы сидели своей семейкой, всегда бы так!

Потом мама поведала, как отца надули спекулянты с каким-то сахаром, какой он простодушный, доверчивый, добрый человек, а папа отмахивался и повторял:

– Нечего вспоминать зады.

– Мы собирались сварить варенье… – рассказывала мама, и действительно это оказалась очень забавная, смешная история, и я хохотал от всей души, и отец тоже смеялся сам над собой.

Потом мама понесла свое неподражаемое, только она могла такое выдать – непонятно, в шутку или всерьез:

– Твой отец написал фуги Баха, – сказала она, – но их у него украли, и осталась одна обложка…

– Что ты несешь? – не выдержал отец. – Разве могли у меня быть фуги Баха?

– А что, разве не было у тебя фуг Баха? – спросила она невозмутимо. – Значит, я ошиблась…

– Я играл на барабане в оркестре вместе с Рудольфом, – обратился ко мне отец, – и если твоей матери нравится ворошить мое прошлое…

Мать засмеялась тоненько и выпила, довольная, еще вина.

Я думал, опять начнется – в такой день, чемпион родного города, – но все обошлось.

Мать села за рояль, и пошли романсы.

После тренировки я зашел в библиотеку, поднялся на второй этаж в отдел искусств. Когда-то я был там записан, листал альбомы, смотрел Кончаловского, а потом стал ходить в «Спартак».

Отдел помещался в антресолях. Облокотишься о перила и глядишь себе вниз с балкончика на читальный зал.

Знакомых в зале не оказалось.

Я попросил альбом репродукций и назвал свою фамилию.

– О, я о нем слышал! – сказал рядом стоящий человек.

– Вы его знаете? – спросила библиотекарша.

– Да, я услышал о нем при необычных обстоятельствах, – ответил тот.

– Каких обстоятельствах? – спросила старушка.

– Чрезвычайных обстоятельствах.

Он слышал обо мне! Я смотрел на него, а он загадочно улыбался. У него была седая бородка, никогда и нигде я его не видел, ни при каких обстоятельствах.

– Он на Кончаловском помешался, – сказала про меня библиотекарша. – Рано ему еще Кончаловского читать. Придет и спрашивает: «Нет ли у вас еще чего-нибудь о Кончаловском?» Читал, читал Кончаловского, а потом пропал. – Старушке хотелось поговорить.

– Кончаловский – хороший художник, – сказал он с улыбкой, – но молодой человек приобретает Сурикова.

– Скорей всего, вы что-то путаете, – сказал я.

– Молодой человек был у меня в гостях, но не застал. Оставил мне записку и ушел.

– Какую еще записку? – сказал я.

– Не будем вспоминать, если молодой человек этого не желает.

– Ай-ай-ай, в гостях был и не помнит! – сказала старушка.

– Молодой человек очень спешил, но, несмотря на это, все-таки оставил мне записку.

– Ай-ай-ай, – сказала старушка и пошла искать мне альбом репродукций.

С лица его не сходила улыбка. Но я так и не сообразил, в чем дело, пока он не сказал:

– Посетили великие художники.

Трах мне по башке этими словами! Я все понял. Он! Моя записка! При свете фонарей он выходил из мастерской, слегка сутулый, а мы с Гариком следовали за ним…

Великие художники… Воры. Появится сейчас старушка, начнет расспрашивать…

– Мама показывала твои рисунки… – сказал он.

И ему она показывала рисунки! Ну что мне с ней делать?!