Владислав Крапивин - Мушкетер и фея и другие истории из жизни Джонни Воробьева

— Хорошо он тебя припечатал. И уложил как миленького…

— Он?! Уложил?! — взвинтился Джонни. — Да это у меня прием такой: сперва поддамся, а потом… Он бы сейчас уже носом в траве копался! Ну почему вы не даете ничего довести до конца?

— Дорогой мой! Значит, я должен идти мимо, когда два ненаглядных питомца вверенной мне школы сцепились, как гладиаторы на арене Колизея?.. Впрочем, второго я не разглядел. Ты его знаешь?

— Еще бы, — хмуро откликнулся Джонни.

— А кто это?

Джонни поднял на директора взгляд. В Джонниных глазах (в правом — большом и ясном и в левом — слегка заплывшем) было безграничное изумление: неужели ему, Джонни Воробьеву, предлагают стать ябедой?

— Ну-ну, — смутился Борис Иванович. — Ценю твое благородство… Но скажи, тебе не кажется, что столько подвигов для одного дня — это чересчур?

— В самый раз, — буркнул Джонни, заправляя под ремешок парадную рубашку, которая была уже непарадная.

— Воробьев, — со вздохом сказал Борис Иванович. — Во мне крепнет желание обстоятельно побеседовать с твоими родителями.

— Вы в отпуске, — напомнил Джонни. — Вы сейчас не директор, а частное лицо.

— Да, верно… Что ж, это избавляет тебя от крупных неприятностей. На время…

Но судьба не избавила Джонни от неприятностей. Даже на время. Была суббота, и мама с папой оказались дома. Увидев сына с могучим синяком и в потрепанном состоянии, мама стала деловито капать себе валерьянку, а папа заходил по комнате и сказал:

— Опять… Какие же объяснения ты дашь на этот раз ?

— Он первый начал, — сообщил Джонни, трогая синяк. Шпунины кулаки были небольшие, но очень твердые, и под глазом сильно болело.

— Ах, первый! — воскликнул папа. — Этот злодей подошел к моему сыну и ни с того ни с сего трахнул его по глазу!.. Так это понимать?

— По глазу — это уже потом, — уточнил Джонни.

— Но все-таки драку начал не ты? — спросил папа с надеждой и сомнением.

Джонни не стал унижаться до лжи. Просто сказал:

— А чего он каждый раз дразнится?

— Ах, он дразнится !.. А ты дерешься! То есть на слова отвечаешь кулаками!.. Неужели ты до сих пор не уяснил, что человек, который надеется лишь на грубую силу, никогда не станет культурным членом общества? Имей в виду, что агрессивность характера совершенно не способствует становлению гармонично развитой личности…

Джонни опять потрогал синяк и вздохнул:

— Ты, папа, говоришь, как этот…

— Кто?

— Ну, этот… сейчас вспомню. Греческое слово… Де… де… де…

— Демосфен? — спросил слегка польщенный отец.

— А это кто?

— Знаменитый оратор в древней Греции…

— Нет, не то. Похоже на «педагога». А, вспомнил! Де-ма-гог.

Воробьев-старший тихо икнул и оторопело уставился на сына. Мама стала капать валерьянку на свою белую юбку.

— Это ты мне? Своему родному отцу? — тонким голосом произнес наконец папа.

Джонни слегка струхнул.

— А что? Это же приличное слово. Научное. Мне его Борис Иванович сказал.

— Так это он сказал тебе ! — взорвался отец. — Потому что ты в самом деле демагог, разгильдяй, уличный пират, бич школы и несчастье родителей!

На «несчастье родителей» Джонни обиделся. Он хотел даже возразить, что не сам себя воспитывал, а именно родители, но не успел. Появилась Вера Сергеевна. Она свистела от гнева, как перекипевшая кофеварка.

И все пошло снова…

Наконец папа грозно сообщил:

— Довольно! Терпение у меня лопнуло!

Терпение Воробьева-старшего лопалось довольно часто. Как правило, это не приносило Джонни заметных неприятностей. Но сегодня оно лопнуло окончательно . Поэтому Джонни будет сидеть дома до тех пор, пока не перевоспитается. Или по крайней мере два дня… Да, два дня он и носу не высунет на улицу! Будет заперт в этой комнате до понедельника! Где ключи от внутренних дверей? Почему в этом доме ничего никогда нельзя найти?

Мама с папой стали шарить по ящикам стола. Вера Сергеевна давала советы, где лучше искать. Джонни стоял посреди комнаты и молча наблюдал за этой суетой. Он считал ее неразумной по двум причинам. Во-первых, все старые ключи он давно отдал братьям Дориным, которые строили электронную модель марсианского ящера и собирали для деталей всяческую металлическую дребедень. Во-вторых, если арестанта запрут в этой комнате, где семья будет смотреть телевизор?

Наконец Джонни пожалел родителей и снисходительно сказал:

— Папа, зачем столько хлопот? По-моему, достаточно взять с меня слово, что я никуда не уйду.

— А ты дашь? — неуверенно спросил отец.

— Что же делать… — печально отозвался Джонни.

Он знал по опыту, что синяк все равно продержится не менее двух дней. Вообще-то Джонни не стеснялся боевых отметин, однако ходить с «блямбой», полученной от Шпуни, было унизительно.

Какой несчастный день! Сначала дурацкая история на эстраде, потом этот «довесок». И главное, до сих пор так больно…

…Воскресенье с утра до обеда Джонни провел, сидя на подоконнике. Сначала пятый раз читал «Трех мушкетеров». Потом, чтобы сделать приятное Вере, громко пел песни. Одну он даже повторил несколько раз. Это был боевой марш юнармейских отрядов школы № 2, который сочинил восьмиклассник Сергей Волошин — Джоннин друг и поэт:

Потом Джонни немного осип и стал слушать разговор, который вели за стенкой мама и Вера.

Мама говорила:

— Нет, Вера, ты совершенно неправа. Он очень славный человек. И, кроме того, извини меня, но тебе уже тридцать лет… ну, пусть двадцать девять. Это не девятнадцать…

Джонни сразу понял, что речь идет о Валентине Эдуардовиче. Дело в том, что Валентин Эдуардович приезжал сюда не первый раз. Это перед ребятами он выступал вчера впервые (Вера уговорила), а взрослым он читал лекции и раньше. С Верой он познакомился еще в мае. Водил ее в кино и несколько раз приходил в гости…

Мама продолжала доказывать:

— Ну хорошо, хорошо, я понимаю, что дело не в машине и не в квартире, хотя и это не лишнее… Но он прекрасно к тебе относится!

Вера сказала с легким стоном:

— Да. Но он лысый, как коленка.

Джонни хмыкнул, сравнение ему понравилось. Он поставил левую ногу на подоконник — так, что коленка оказалась перед глазами. Джонни представил, что это лысина.

Лысина была загорелая и не очень чистая. Ее пересекал боевой рубец. То есть это была засохшая царапина, однако в масштабах лысины она вполне могла сойти за след сабельного удара.