Алексей Леонов - Лёнькин букварь

— Быстрее, рывком, — сказал отец.

Я вырвал иголку и бросил её. Отец облегчённо охнул, сказал:

— Молодец, сынок. Вырвал, а теперь обмакни палец в керосин и смажь рану. Надо же, такая беда. Наверное, в перья попала, когда мать подушку делала, а теперь мне в голову. Хорошо, что под кожей прошла да не до конца воткнулась. Была бы потом морока.

Ранка была почти незаметна. Я смазал её керосином, и мы легли. И тогда я узнал, что иголка может «ходить» в человеческом теле, пока не выйдет или не попадёт в сердце. О людях отец сам лишь слышал, а корову, убитую иголкой, он видел своими глазами. Мы разговаривали с отцом, пока не пришёл Мишка. Он улёгся к стенке, поговорил и уснул. Отец тоже задремал, а я долго не мог забыться сном. Я слышал шум зимнего ветра на улице. Мне представлялись колдуны, носящиеся с крыши на крышу, снующие по тёмным сараям и хлевам. Я боялся, что мать может поехать в такую ночь от города и заблудиться, замёрзнуть в поле.

Было это в новогодние каникулы. В школу нам не надо было идти. Я проснулся поздно. Мишка был одет, гремел вёдрами, помогал отцу. У отца разболелась голова. Мишка заставлял его лечь, но он не поддался уговорам, сам хозяйничал по дому, на колхозную работу в этот день не пошёл, отпросился у Кузьмича побыть дома. На второй день он съездил к доктору Разговорову, подлечился.

Вечером приехала из Москвы мать. Мы все собрались вместе. Переживания прошедшей ночи отодвинулись, а вскоре и забылись вовсе. Мать привезла гостинцев, обновки нам и что-то ещё, что скрыла от нас. Но меня это заинтересовало больше всего, и я не мог успокоиться, пока не раскрыл тайну. Это был колотый сахар, из-за которого я тоже заработал себе великолепную порку, о чём должен буду рассказать в другой главе, а пока, не заскакивая вперёд, поведаю о другом.

Наш дед Никита решил продать свой дом. Покупатель нашёлся сразу. Им был мой отец. Он очень обрадовался, что будет жить под родной крышей, вернётся к своему саду. Мать не соглашалась было менять привычное жильё, но стеснённость, маленький огород толкнули и её на переселение. У нас же радости не было конца, лишь мы узнали, что скоро переберёмся в дедовскую избу.

На нашу избу тоже нашёлся покупатель, Филипп Фомичёв, отец Шурки Беленького. Купля-продажа состоялась летом. Мы с Мишкой заранее стали делать себе в саду пуньку для спанья, чтобы ребята не делали налёты на груши и яблоню-конфеточку. Днём я сторожил сад, играя на покатой крыше сеней-коридора. Но переезд почему-то задерживался, хотя уже с Фомичёвыми был заключен договор на продажу им нашей избы.

Матери не хотелось переезжать в избу свёкра, где не было близко колодца, а ещё, как она говорила, её сердце чувствовало что-то неладное. И в один день это неладное пришло. Из Москвы нам была телеграмма встречать тётю Настю, отцову сестру. Отец быстро съездил за ней и когда привёз, то она объявила, что дом свой они нам продать не могут, потому что против продажи младший наследник, их брат, Михаил Никитич.

Удар для отца с матерью был очень страшный. Мы оставались бездомными. Мать тогда же заголосила, запричитала на всю деревню, словно на пожарище, запричитала о своей беде. Отец с трудом уговорил её уйти в избу и молчать, что слезами горю не поможешь, а лучше тихо посоветоваться, как быть, что делать.

Утром отец чуть свет ушёл в район в Корсаково, ушёл огородами, потому что и покупатель нашей избы собрался подаваться на отца с жалобой в тот же район. До Корсакова было двадцать два километра по одной дороге, на три больше — по другой, а отец нашёл самую короткую. Он видел, когда почти следом за ним пустился в путь и Фомичёв. Он был выше отца ростом, шагал шире, шёл себе и шёл, видимо не догадываясь, что противник его следует впереди. Отец решил, что далеко уйти от преследователя он не сможет, и выбрал себе прямой бездорожный маршрут.

Из района отец вернулся с пригоном скотины. Он первым попал к прокурору и получил бумагу на расторжение договора. Всё закончилось тем, что Фомичёвым мы стали врагами, будто мы сами не захотели продать им избу, обманули их. Но получилось так, что они тогда же через тётю Настю и купили дедовскую избу, только заплатили за неё дороже, чем покупали её мы.

Канитель эта была понятна. Тётя Настя, видимо, решила получить за избу побольше денег, но отцу об этом сказать она не осмелилась и свалила вину на дядю Мишу. Фомичёвы вместо нас заняли дедовскую избу, я которой родился и рос мой отец, а мы остались на своём месте. Я очень завидовал Шурке Беленькому, ставшему владельцем лучших в деревне груш, которые сажал когда-то мой отец. Ни дед Никита, ни тётя Настя к нам после такого случая не казали больше глаз.

Есть такая поговорка: «Что с возу упало, то пропало». Потеряет человек что-нибудь, пойдёт искать, а ему и говорят так: «Что с возу упало, то пропало». Говорят это для того, чтобы он даром не тратил на поиски время, что вещь его нашлась кем-то, и её ему не вернут. Так случилось однажды и со мной.

Отпуская нас на летние каникулы после второго класса, Алексей Сидорович сказал, что в третьем классе всех, кто будет хорошо учиться, примут в пионеры, а тем, кто учился хорошо во втором, можно будет заранее покупать галстуки. Летом их должны будут привезти в кооперацию, как назывались магазины. Мне можно было покупать галстук, но на это требовалось много денег, больше трёх рублей. Я знал, что мне их мать не даст, а галстук мне захотелось купить сразу, раньше всех.

Тайком от ребят я направился в магазин. Продавцом был сын деда Алексана, нашего каменского конюха, Гаврил. Он складывал в сенях ящики, когда я вошёл в магазин.

— А, покупатель явился! — обрадовался он. — Заходи, выбирай товар. Я сейчас приду за прилавок.

— Я… я не покупать. Мне… мне галстук, — сказал я.

— Галстуков нет, привезу к августу, — ответил продавец. — Как появятся, зайду и скажу тебе. Сколько ты купишь их?

Я подумал и ответил:

— Два.

— Хорошо. Оставлю для тебя два галстука. Деньги у тебя есть?

— Сейчас нету. Я у отца попрошу. Он даст мне.

— Должен дать на такое дело, — подтвердил продавец. — А школу как ты закончил?

— Хорошо. А Мишка наш отлично.

— Молодцы. Что ж, пойдём, я тебя угощу сладким по такому случаю. Выучишься, меня заменишь. Будешь торговлю вести, — сказал он, слезая с ящиков.

— Нет, я не буду продавцом, — ответил я.

— А кем ты будешь?

— Путешественником, а ещё садовником, — сказал я.

— Ну, что ж, и это хорошо. Только путешественнику надо учиться уметь ходить пешком, да не по ровной дороге, а по горам, оврагам.

— Я учусь, — ответил я. — Сейчас через камушки пойду. Один. Я никого не боюсь больше.

Продавец отвесил мне что-то в кулёчке, подал, сказав: