Алексей Леонов - Лёнькин букварь

Отец лежал на животе, положив голову на руки, дремал. Он всегда, если уставал и хотел быстрее уснуть, ложился вниз лицом и сразу засыпал ненадолго, и просыпался отдохнувшим.

Я встал, огляделся. Дядя Федосей уезжал в дальний конец. Косилка махала крыльями, словно руками заграбастывала рожь, укладывала на полок срезанной ножом и, когда набиралось ржи на сноп, одним крылом сгребала с полка на жнивьё. Из нескошенной ржи выпрыгнул вдруг зверь и понёсся по дороге на Коробочку.

— Пап, волк! — крикнул я.

— Где он? — Отец мгновенно встал. — Ну, да это же лиса. Во ржи скрывалась, да неладное почуяла, убегает. Она может быть не одна, с лисенятами.

Отец не ошибся. В другом месте выскочила вторая лиса, а за ней высыпали один за другим лисенята. Я насчитал их шесть.

— Ну, будет курам от такого выводка, — сказал отец.

— Пап, а они могут развестись так, что и в лесу не поместятся? — спросил я.

— Так им не дадут развестись. Зима наступит, пойдут охотники и поубавят их.

— А летом почему они не стреляют?

— Летом лисы линяют. Мех их ни на что не годен. А так истреблять нет резона. Надо чтобы от всего на земле была польза. Ну, я отправляюсь запрягать. Приходи к вечеру — лошадей отведёшь в табун. Дед Алексан говорил, где он будет пасти их?

— В Орешнике, на отаве.

— Ну, вот и доставишь их ему туда. Иди, дома делом займись.

Отец не сказал, каким мне делом заниматься дома, пришлось придумывать самому. Я нашёл Полинку и заставил её размести улицу перед нашей избой, а сам начерпал из колодца воды, налил в яму и выпустил поваляться в грязи поросёнка. У дома стало чисто, будто в праздник. Потом мы набрали вишен для еды, придут отец с матерью с работы уставшие, присядут отдохнуть на лавочку перед домашними вечерними делами и поедят свежих вишен, обрадуются, что мы нарвали им их без просьб.

А на второй день у меня были деньги на галстук. Позвал я с собой в магазин лишь Кольку Столыпина. Мы дошли до Глотова, занесли в кузницу деталь от косилки и обошли школу.

— Скорее бы учиться, — сказал я, глядя на тёмные от дневного света окна.

— А мне неохота, — сказал Колька. — Я сперва похожу, а потом не буду. Чего-то выдумали зимой учиться, когда холодно ходить.

— А летом жарко в школе. Летом лучше побегать, на работу ходить, — сказал я.

От школьного подвала вниз тянулась свежевырытая садовая канава. Мы спрыгнули в канаву, побежали по ней. На сыпучей глине играли две девочки.

— Эй, вы что засыпаете канаву? — сказал я.

— А это не ваша канава, — сказала дочка Алексея Сидоровича.

— И не ваша канава тоже. Сад общий и канава общая, — доказывал я.

— А не ваши её копали, — сказала вторая девчонка.

— А я вас сейчас отколочу, — пригрозил Колька Столыпин.

— Не надо драться, — остановил я его.

Девчонки схватили глины и сыпанули в нас. Мы выскочили из канавы. Я перепрыгнул на их сторону. Колька прыгнул за мной, но не удержался, свалился в канаву. Девчонки рассмеялись.

— Эх, а ещё грозится. Да мы тебе так поддадим! — сказала учительская дочка.

— Лёнь, подай руку, — попросил Колька.

— Вылезай туда, — ответил я. — Тут глина осыпается. Нас заругают.

— А вы зачем пришли? — спросила у меня учительская забияка.

— В кооперацию, — ответил я. — Галстук покупать.

— И ему галстук? — спросила она.

— Нет. Он ещё в первый класс будет ходить. Я себе куплю.

— Молодец, — похвалила она и сказала — А мы, наверное, уедем в Спешнево. Папка хочет в той школе учить.

— Ну, не надо уезжать. Нас-то кто будет учить?

— Другой учитель приедет…

Не дойдя до магазина, я сунул руку в карман и не обнаружил денег. Колька не заметил, что я стою на месте, ушёл вперед, разговаривая со мной. Вдруг он остановился, сказал:

— Ты что? Пойдём.

Я не отозвался, стоял и в ужасе думал, что за потерю денег мне теперь лучше не возвращаться домой. Колька подошёл ко мне, спросил снова, что со мной.

— Деньги потерял, — проговорил я с трудом.

— Иди ты, — не поверил он.

— Да. Нету в кармане. Посмотри.

Колька обшарил мои карманы и тоже не нашёл денег. Я стал вспоминать, где они у меня были. Я смотрел их за своей деревней, сразу показал ему, какие мне дали деньги и сколько. Он ещё сказал: «Давай конфеток купим на них». — «Нет. Это на галстук», — ответил я ему. В Гайке он попросил сам показать ему деньги и стал выманивать «копеечку» за Шуркину ремённую плеть. «Это не копеечка, а двадцать копеек», — ответил я ему. До глотовского рубежа я держал руку в кармане, чтобы не потерять деньги. И смотрел их у школы. А потом забыл о них. Я молча повернулся и пошёл по своему следу назад. Нам встретилась тётка, жена счетовода, она спросила:

— Мальчики, вы что потеряли?

— Лёнька деньги потерял. Много, — ответил Столыпин, как мне показалось, радостно.

— Где-нибудь выронили. Идите по следу, ищите, — посоветовала она. — Тут за вами никто не проходил. Где-нибудь они лежат.

Мы подошли к саду, спустились в канаву.

— Эх, лучше бы ты их мне отдал, — проговорил Колька. — Целее были бы.

— Что? — Я повернулся к нему и сжал кулаки. — Целее? А на что они мне дадены? Уходи от меня, Столыпа!

Не огрызаясь и не раздумывая, он припустил от меня по канаве вокруг сада. Он даже не дразнился, побоялся, что я догоню его и отколочу.

В канаве, где играли девчонки, была насыпана горками глина. Я перерыл все горки, исползал все места, где могла ступить моя нога, но денег не нашёл. А девчонок на канаве уже не было. Я обошёл школу, не найдя ни денег, ни девчонок, чтобы спросить, не подобрали ли они мои деньги. Плача, я направился домой, заплаканными глазами глядя на дорогу, на траву по придорожью.

Далеко за Глотовом я вспомнил, что не зашёл в кузницу, но возвращаться не стал. Уткнув нос в дорогу, я дошёл до каменских одоньев — канава за огородами, — свернул по дорожке и вышел к своему огороду. Домой идти я не осмелился, выбрал солнечное местечко у ракитового куста, лёг и вволю наревелся, пока не заснул.

В деревне все знали о моей потере. Колька Столыпин рассказал, вернувшись из Глотова, моей матери и каждому встрёчному-поперечному, что я потерял все деньги.

Я пробыл в одоньях допоздна, передумал множество дум. Мне ни с кем не хотелось больше встречаться. Я мечтал построить себе где-нибудь в уединении избушку и жить в ней. Место для моей избушки я выбрал в колхозном саду на дубах. Там на канаве росли могучие старые дубы, где можно было перебираться по толстым сукам с одного дуба на другой. Но, когда я совсем «переселился» в своё уединённое жилище, то мне стало скучно одному продолжать жизнь и я пригласил к себе сестрёнку…

На Глотово проехала машина и скоро вернулась назад. Она останавливалась у одоньев. В деревню пригнал пастух коров. Я за свою неудачу обиделся даже на всех своих и радовался, что без меня придётся пасти на вечерней росе корову Мишке или Полинке, а если их не окажется, то самой матери от всех дел идти к Заложке к корове.