Алексей Леонов - Лёнькин букварь

Дорога пригорком поднималась к Спешневу. Слева на бугре было большое кладбище с высоким железным крестом, а справа — дно оврага. Дорога была забита снегом. Лошадь тащила сани с трудом. Я в страхе от близости погоста и глубины оврага, куда могло под раскат утащить сани, сидел ни жив ни мёртв. Снег валил гуще, словно решил завалить этот овраг, сровнять его с полями. Наверху, у кладбищенской канавы лошадь моя вдруг остановилась. Я понукнул её, а она ни с места. До меня донёсся человеческий мужской голос. Что кричали, я не мог понять. Всмотревшись, я разглядел лошадь, целующуюся с моей лошадью. Наконец я разобрал: «Давай сворачивай! Я с возом». — «Не могу», — пропищал я в ответ.

И вот из встречных саней выбрался человек в свите с поднятым высоким воротником, полез по снегу к моим саням. Я подумал, что он меня изобьёт, что я ему не уступил дорогу.

Он подобрался ко мне, спросил:

— Ты чей?

— Каменский, — пропищал я голосом, поскользнувшимся на слезах.

— Лёнька, это ты?

— Я. — И лишь теперь я узнал отца. Он ездил отрабатывать дорожные дни. Был такой закон, что от каждого дома должен был человек отработать на строительстве дорог положенные дни. Отрабатывались эти дни чаще зимой. Собирались мужики партией и уезжали на неделю, на две со своими продуктами, на подводах и где-нибудь в лесу готовили дрова дорожникам и брёвна на мосты. Бывало, что весной или осенью, когда убавлялась колхозная работа, отбывали возить камень. Асфальтированных дорог у нас не было и пока нет, шоссейные каменные были редки, но и за просёлочными тогда всё же следили, чтобы не ломать зря колёс тележных и меньше буксовать редким машинам.

— За ребятами едешь? Кто тебя в такую погоду проводил? Они тут пожили бы. Не первый раз. Я заезжал, ждать мне их долго, да с возом, сам пешком снег мешу, сказал, чтобы оставались. Продукты подвезём потом. Ну, держись, обведу тебя.

Отец взял под уздцы мою лошадь и обвел её мимо своей подводы. В раскат сани не пошли по глубокому снегу. Всё обошлось благополучно.

— Поезжай, вези их. Один назад не возвращайся. Темно будет.

Встреча с отцом, когда и не думалось его встретить в такую погоду, обрадовала меня. И опять я радовался, что хорошо, когда встречаешь на дороге отца. Когда он уезжал по вербовке под Ленинград, без него было скучно и плохо. Все разговоры тогда были только о нём, почему это он уехал, подсчитывались дни, когда пройдёт его срок вербовки, и он опять вернётся домой, и можно будет с ним разговаривать о разных делах, учиться у него всему полезному в жизни.

Отец поехал под гору, а я на подъём к Спешневу. От встречи с ним мне стало тепло. Я выбрался из тулупа, встал в санях и принялся погонять лошадь, покрикивая, как мне казалось, взрослым грубым голосом:

— Э-эй, торопись! Заснула, родимая. Пустые сани не тянет… Н-но-о!

Закончил и я свою начальную школу. Праздник этот пришёлся на тысяча девятьсот сороковой год. В пятый класс, как и в первый, меня собирали по-особому, потому что я переступил первую ступень, ступал на вторую, шёл в новую школу, к новым учителям и учиться должен был с новыми ребятами. Я сразу вырос в собственных глазах и перед своими спутниками по глотовской школе. И отец с матерью увидели меня самостоятельным и доверили мне деньги на покупку кожаных ботинок, направив меня за покупкой в Село. К этому времени я уже научился сам садиться верхом на лошадь: ставишь ногу на поводья, одной рукой подтягиваешься, держась за гриву, на холку, а второй упираешься в рёбра; подпрыгнув, валишься грудью на спину лошади, поболтаешь в воздухе ногами и усядешься, как надо. Пока примешь кавалерийскую посадку, саженей двадцать проедешь, а то и для второй попытки на землю сползёшь. Я выпросил у деда Алексана по старой дружбе лошадь и отправился за первыми в моей жизни кожаными ботинками верхом.

День был летний, солнечный. В магазине было безлюдно и прохладно. Я попросил себе ботинки, показав на хромовые, и положил продавцу на прилавок деньги.

— Без примерки или с примеркой будешь брать? — спросил продавец.

— С примеркой, — ответил я.

Продавец взглянул на мои ноги, чтобы подать подходящие по размеру ботинки, и запротестовал:

— Нет, нет, никакой примерки! Посмотри на ноги-то! Брось собаке — грызть не станет.

— Запылились, — сказал я, почувствовав, как у меня загорелись уши и лицо, и обтёр ногу за ногой об порточины.

— Вот что, беги к колодцу и вымой в конском корыте. Тут рядом.

Магазин был в саду, в бывшем барском помещении. Я выбежал за канаву сада к колодцу, осмотрелся и, никого не заметив, вымыл ноги. Добела их отмыть было невозможно, потому что их и солнце палило, и ветры обветривали, и росы обжигали, и месили они грязи и глины, купались в дорожной пыли; секли их травы и кололи колючки. Словом, кожа на моих ногах задубела, стала коричнево-серой, первобытной. Но всё же от мытья они стали чище. Я вернулся в магазин и представился продавцу.

— Ну, вот. Совсем другое дело. Надо беречь отцовские сапоги. Они тебе на всю жизнь.

«Отцовские сапоги» значило — кожу на ногах.

Я взял в руки пахнущие кожей, краской и чем-то городским ботинки, сел на весы, обтёр ступни руками, обдул их и надел ботинки на ноги.

— Хороши? Не жмут? — спросил продавец.

— Нет. Просторные, — ответил я.

— Может, побольше возьмёшь?

— Не. Эти хорошие.

— Ну, бери. Вот тебе сдача. Не потеряй.

Я привёз себе ботинки, показал дружкам и стал ждать первое сентября, чтобы обновить их. Но сделать мне это первого не пришлось. В день начала моей учёбы в Спешневе была такая теплынь, что трепать зря обновку по такой погоде мне не позволили. И лишь в октябре, когда стали выпадать заморозки, идти дожди, я обулся в новенькие ботиночки и от счастья не пошёл в них, а полетел. Но крылья мои скоро опустились. Не дошёл я и до Скородного, как стал волочить ноги. Ботинки оказались малы. Обулся я в них на шерстяной носок, а ещё к этому моменту, наверное, подрастоптал свои лапищи — ботинки жали ноги. Я снял носки, надел обновку на босу ногу, но, пройдя посёлок, снял их и повесил через плечо, как бережливый мужичок, носивший так свои сапоги всю жизнь, от деревни до деревни босиком, а по деревне в сапогах.

Босиком идти было холодно, а ещё болели пятки.

Пройдя на босу ногу, я набил мозоли, набил и содрал. Если не считать примерки, то надевал я ботинки эти на свои ноги первый и последний раз. Мало того, мне из-за них чуть не отрезали правую ногу… Вот что значит покупать обувь впритирку.

В пятом классе всё было новое: новая школа, новые учителя, новые уроки. И больше всего мне понравились стихи Никитина и Кольцова из хрестоматии и немецкий язык. Мне казалось, что я всё знал, всё пережил, что происходит в природе: и ненастья, и погоды, и вёсны, и зимы, но стоило мне начать учить: