Стефан Захаров - Ребята с улицы Никольской

И ребята, стоявшие около Ромки, дружно подхватили припев:

Многие рабочие, несмотря на холодную погоду, привели с собой детишек; пришли и старики, работавшие на фабрике еще в прошлом веке.

Из фабричной конторы, а она помещалась недалеко от клуба, принесли знамена.

— Пионеры! Выходи строиться! — раздался голос-секретаря комсомольской ячейки.

Забили барабаны, заиграли горны, проплыло знамя нашей базы. Мы отдали ему салют. Сережа Неустроев бегал и волновался, хотя для волнения не было никаких причин: три пионерских отряда выравнялись за пять минут. За нами выстраивались взрослые. Грузовичок с «контрой» и с Риммой занял головное место.

— Шагом марш! — скомандовал директор фабрики.

И я, и Глеб, и Герта, и Борис первый раз в жизни по-настоящему ощутили себя участниками Октябрьской демонстрации.

На Конную площадь, считавшуюся самой большой в городе, вливались нарядные праздничные колонны. В старое время здесь по воскресеньям торговали лошадьми и сеном, а в дни революции, по рассказам старожилов, проходили парады и смотры Красной гвардии. А я хорошо помнил, хотя учился тогда лишь в первой группе, как в морозные январские сумерки 1924 года здесь на расчищенном от снега плацу горели костры и стреляли пушки. В этот момент по всей стране печально гудели сирены и гудки паровозов, фабрик, заводов, а люди, не обращая внимания на холод и ледяной ветер, стояли без головных уборов и не стыдились слез. В тот день в Москве хоронили Владимира Ильича Ленина, чье имя потом стала носить пионерская организация.

Мы торжественно вышли на площадь вместе с работниками областного земельного управления. Они придумали оригинальный карнавал. Впереди их колонны тащилась жалкая кляча (где только такую выкопали!), запряженная в деревянную соху. Клячу под уздцы вел оборванный «крестьянин» с приклеенной мочальной бородой, а позади колонны тарахтел стальной конь, трактор с новым железным плугом. На сохе я заметил плакат с надписью: «Так было», а над трактором горело кумачовое полотно: «Так будет!»

Только мы остановились недалеко от трибуны, сколоченной из сырых тесовых досок, как грянули звуки знакомого марша «Прощание славянки» и со стороны улицы имени Розы Люксембург показались стройные черные шеренги милиционеров. Перед самым праздником они перешли на зимнюю форму и сегодня все были в новеньких шапочках-пирожках из серого искусственного барашка, с красным суконным верхом и с лакированным козырьком. Ветер колыхал багровое полотнище милицейского знамени и трепал пестрые флаг-значки конных взводов, видневшихся за пешими рядами.

— Да здравствует доблестная рабоче-крестьянская милиция, охраняющая революционный порядок! — звонко крикнул с трибуны в рупор человек в кожаном пальто.

— Ура! — прокатилось по площади.

— Вон, гляди, Вадим! — радостно толкнул меня в правый бок Глеб.

— А вон и Литературный гость! — Это Борис толкнул меня в левый бок.

— Побежали к ним! — предложила Герта, рванувшись с места.

— Но-но! — Глеб схватил ее за хлястик стеганой жакетки. — Если все станут бегать как взбредет в голову, что от демонстрации останется?

На трибуну поднялось еще несколько человек, среди них и директор нашей фабрики. Мужчина в кожаном пальто с рупором открыл митинг.

Мы находились от трибуны близко, и нам было почти все слышно. Мне особенно запомнилось выступление участника Октябрьского вооруженного восстания, который высмеивал всяких буржуазных деятелей, предсказывающих, что Советская власть продержится в России лишь месяц.

После митинга сводная колонна района направилась к центру. Возглавлял колонну грузовик с матросами, перетянутыми крест-накрест пулеметными лентами. Высокий матрос держал в руках флаг, на котором было написано: «1917 год». За грузовиком шли с винтовками бывшие красногвардейцы и красные партизаны и несли плакат «1918 год»; за ними ехала сотня уже известных нам казаков под командованием Михаила Дмитриевича.

«1919 год» — прочитали мы у них на одном флажке, прикрепленном к пике, и «Пролетарий, на коня!» — на другом.

«На трудовой фронт!», «За учебу!», «За оборону страны!» — с такими лозунгами проходили мимо нас отряды комсомольцев. За комсомольцами тронулись пионеры, а за ними школьники.

Когда голова нашей колонны приблизилась к Центральной площади, оттуда на рысях, заключая военный парад, уходила конная артиллерия. В день Октября молодые красноармейцы принимали присягу. Будь это в прежние Октябрьские годовщины, мы, наверное, успели бы побывать и тут.

По широкой мостовой Главного проспекта двигались одновременно сводные колонны нескольких районов. В соседней с нами колонне шагали с пилами, топорами и лопатами строители нового машиностроительного завода, расположенного за вокзалом; женщины-работницы несли транспаранты с призывами: «Освободить женщину от квашни!», «Даешь фабрику-кухню!». Матери везли на санках укутанных малышей. Довольные малыши важно размахивали флажками, на которых какой-то, видимо остроумный человек, написал забавные лозунги: «Долой тряпичную соску!», «Даешь чистые пеленки!», «Да здравствуют резиновые куклы!»

— Подтянуться! — раздалась команда. — Вступаем на Центральную площадь!

Медь сводного гарнизонного оркестра оглушила нас, лишь мы подошли к постаменту будущего памятника Свободы. Под мощный рокот барабанов, труб и фанфар люди пели о великой победоносной революции.

— Тверже шаг, Гошка! Не отставай! — шепнул мне Глеб, бодро размахивая руками в такт музыке.

После конца демонстрации пионерам и школьникам выдавали бесплатные билеты в кино. Мы попали в «Лоранж» на «Ваньку и Мстителя». Хотя картина про пастушонка Ваньку и про его собаку Мстителя, помогавшим красным бойцам в годы гражданской войны, была нам хорошо знакома, никто из нас не отказался посмотреть ее еще раз. И я опять искренне переживал за Ваньку, когда он томился в белогвардейском застенке, аплодировал и свистел вместе со всем залом, когда лихие конники в красноармейских шлемах с обнаженными клинками неслись по экрану на выручку пастушонка. Впереди конников с высунутым языком мчался верный Мститель.

— Хорошо время провели? — спросил меня довольный Глеб уже в нашем дворе.

Я хотел ответить «да», но не успел. Скрипнула дверь, и из сеней квартиры Оловянникова вышел, покашливая, сам Александр Данилович, а следом за ним какая-то женщина.

Валька Васильчиков, уйдя от дяди, поселился в молодежном общежитии. На окружную биржу труда он пошел вместе с Леней и со мной. Без Лени у Вальки ничего бы, конечно, не получилось, а я увязался за ними ради любопытства. Помещалась биржа на Главном проспекте, у плотины, в большом старинном белокаменном здании со строгим красивым фасадом. Коридоры биржи были заполнены людьми различного возраста. Одни получали здесь работу быстро, как, например, группа молодых ребят с Украины, сразу согласившихся поехать на лесозаготовки, другие ходили сюда, наверное, неделями.