Стефан Захаров - Ребята с улицы Никольской

В последний день перед праздником в школе занятий не было. Мы с утра убирали и мыли классы и коридоры, а в двенадцать часов собрались на торжественный митинг. Александр Егорович в новеньком синем френче, волнуясь, поздравил коллектив с наступающей славной датой и рассказал о том, как изменился за десять лет наш Красный Урал: как он из края глухого, из края, не имеющего перспектив, из края, обреченного на исторический застой, совершил сказочный прыжок в новую, светлую эру.

— Сила большевиков, — говорил Александр Егорович, — превратит в скором времени всю Уральскую область в область социалистической индустрии, в крупный культурный центр, и навсегда рухнет то, что называлось в недавние годы глубокой провинцией.

Затем с небольшим рапортом об успехах школьников в честь годовщины Октября выступил Глеб.

Александр Егорович, не забывая своего любимого жеста — поглаживание лысины, — горячо поблагодарил нас за хорошую учебу. Да и сами школьники были рады своим неплохим результатам и минут пять дружно хлопали в ладоши и себе и учителям. А тут еще в зале появились красноармейцы из отдельного дивизиона войск ОГПУ, над которым шефствовала школа. Красноармейцы передали нам поздравление с праздником от имени всего дивизиона. Пока им аплодировали, я вспомнил, как недавно школа подарила дивизиону большой портрет товарища Дзержинского.

Красноармейцы принесли с собой в школу баян. Яков Яковлевич тут же достал из футляра скрипку, и целых полтора часа в актовом зале проходил импровизированный концерт: были и хоровые песни, и сольные; Герта декламировала; Петя Петрин плясал вприсядку; ученики старших групп демонстрировали гимнастические упражнения; и даже Александр Егорович с Галиной Михайловной станцевали русского.

Под конец нас ожидал сюрприз. К двум часам дня из соседней кооперативной столовой, в круглых закупоренных бачках были доставлены котлеты с картофельным пюре. Это наш заведующий сдержал слово: к празднику организовал для нас горячие завтраки.

— Так всегда теперь будет в большую перемену, — сказал Александр Егорович.

Мы радостно прокричали заведующему «ура!». Он это заслужил.

Когда наша четверка возвращалась домой из школы, Герта печально сказала:

— Вот и кончилось на сегодня веселье… Что дальше делать?

Так она сказала потому, что вчера Юрий Михеевич снова отказался пустить нас четверых шестого ноября в клуб на премьеру пьесы «Любовь Яровая».

— Генеральную репетицию видели? И достаточно! — авторитетно заявил старый актер. — Торжественное заседание, постановка и талоны в буфет — только для взрослых. А вы и так среди них слишком много крутитесь… Подрастете — будете посещать любые клубные мероприятия. Лучше отдохните хорошенько, наберитесь сил для «Красных дьяволят»!

Хотя мы действительно присутствовали на генеральной репетиции «Любови Яровой» и искренне восхищались игрой и Лени Диковских, и Сорокина, нам было обидно, что Юрий Михеевич до сих пор считает нас малолетними детьми…

— Дальше? — бодро ответил на Гертин вопрос Глеб. — Дальше в шесть часов пойдем на факельное шествие, а затем… затем посмотрим иллюминацию…

— Утром же отправимся на демонстрацию, — весело добавил Парень Семена Палыча. — Нечего, Герточка, вешать нос.

— Правда! — воскликнула обрадованная Герта. — Я и забыла о факельном шествии.

К шести часам вечера мы побежали к зданию горкома комсомола. С утра сегодня выпал снег, и слякоть, изрядно всем надоевшая за последнюю неделю, исчезла бесследно. И сейчас в морозном воздухе продолжали кружиться маленькие снежинки, блестевшие при свете электрических фонарей. Герта, испугавшись холода, надела валенки. Борис заявился в башлыке из верблюжьей шерсти и в теплых ботах, которые Петя Петрин еще в прошлом году, неизвестно по какой причине, прозвал «купеческими галошами», и только Глеб и я не побоялись зимы и были по-прежнему в кепках, в ботинках и в пальто нараспашку.

Около горкома комсомола шумела веселая толпа: это собралась молодежь. Бас Лени Диковских — а его мы узнали бы и среди тысячи других голосов — через каждую минуту звал в темноте какого-то Прохорова. В конце концов Прохоров отозвался и после небольшой переклички с Леней подал команду:

— Зажечь факелы!

И сразу квартал осветился от прыгающих ярких желтоватых огоньков. С шутками и прибаутками комсомольцы выравнивались в свободную колонну. Во главе ее стали музыканты из железнодорожного полка в черно-синих островерхих шляпах с зелеными звездами. Мы пристроились рядом с ними, с правого бока; с левого оказалось еще несколько незнакомых наших сверстников.

— Вперед! — махнул рукой Прохоров.

Духовой оркестр заиграл «Марш Буденного», и факельное шествие тронулось в сторону центральной площади.

Главный проспект почти весь был иллюминирован. Комсомольцы под звуки марша сомкнутым строем чеканили шаг по обледенелой мостовой. Холодный уральский ветер обжигал руки, носы и щеки и пытался загасить факелы, но на него никто не обращал внимания. Из колонны доносился смех, шум, в воздух взлетали ракеты, бенгальские огни.

Оркестр смолк, и только слышалась зычная команда Прохорова (очевидно, он был ответственным за факельное шествие):

— Ать-два! Ать-два!

— Ребята! Девчата! — раздался могучий бас Лени. — А ну, «Левый марш» Маяковского.

И, не дожидаясь ответа, наш вожатый сам начал в такт декламировать:

присоединились к Лене еще несколько голосов, —

И тут же вся колонна дружно выкрикнула:

— Ой, как хорошо! — восхищенно шепнула мне Герта, стараясь не сбиться с ноги.

А знакомый бас опять гремел в морозном воздухе:

«Сорвет он себе глотку! — испуганно думал я. — Кто станет тогда поручика Ярового играть?»

Но, видимо, горло у Лени, как говорил на генеральной репетиции Юрий Михеевич, было луженое. Любая зимняя погода его не страшила, и мне казалось, что прохожие сейчас слышат Леню за десять кварталов.

Около самой площади снова заиграл оркестр, колонна выравнялась, подтянулась и торжественно промаршировала мимо каменного постамента, на который давно уже собирались водрузить памятник Свободы. К сожалению, горсовет все никак не мог подыскать подходящей скульптуры…

Сделав по площади круг, комсомольцы проскандировали: