Стефан Захаров - Ребята с улицы Никольской

— Валяйте, Юрий Михеевич! — послышался знакомый старческий голос. — Чего уж там, побей меня бог.

И руководитель Студии революционного спектакля рассказал публике историю, которую мы с Глебом еще осенью узнали от самого Игната Дмитриевича. Правда, передавал Юрий Михеевич все более красочно и эффектно: с выделением отдельных слов, с паузами.

— Игнат Дмитриевич, — восклицал Юрий Михеевич, — требовался богачам Санниковым только как физическая сила! А кто-нибудь и когда-нибудь догадался ли предложить ему роль в пьесе пусть хотя бы эпизодическую? Никто не догадался… Сейчас же вы, уважаемые товарищи зрители, увидите в главной роли внука Игната Дмитриевича Петрова — Глеба Пиньжакова…

Из жителей Северного мало кто смотрел кинофильм «Красные дьяволята», поэтому весь спектакль прошел «на ура». Приключения Мишки-Следопыта, Дуняши-Овода и китайчонка Ю-Ю, сумевших отнять коней у кулака Гарбузенко, винтовки, наганы и клинки у махновского конвоя, похитить в бандитском штабе секретные документы, выбраться из вражеского окружения и даже поймать в мешок батьку Махно, воспринимались зрителями как истинные события. Зал искренне смеялся, искренне негодовал и особенно возмущался претензиями батьки Махно, возомнившего себя «великим человеком». Подвиги «дьяволят» сопровождались одобрительными возгласами, а поступки бандитов и их приспешников — свистом и злыми выкриками. Перед последним действием Юрий Михеевич не выдержал и попросил публику умерить темперамент хотя бы наполовину…

В поезде почти до самого города мы вспоминали сегодняшние гастроли: такого успеха у нас никогда еще не было.

— Завидую вам, товарищи, завидую! — восторженно говорил Леня. — И заверяю, что в следующее воскресенье «Любовь Яровая» пройдет на подобном же уровне… Верно, Юрий Михеевич?

— Надеюсь, Леня, конечно, надеюсь, — улыбнулся руководитель студии и на весь вагон спросил: — Как, юные друзья, поняли вы, ощутили еще раз, что значит великое искусство сцены?

— Поняли, Юрий Михеевич! — ответил ему дружный хор.

— Послушай, Гошка, — хитро сказал Глеб, толкнув меня в бок, — болтают, что твой лучший друг управляющий концессией сразу после вступительной речи Юрия Михеевича из зрительного зала убежал. Почему? Объясни.

— Брось сочинять, — отмахнулся я. — Вовсе он не мой друг.

— Не твой? Удивительно… А чей?

— Общий! — выпалил Петя Петрин.

Все рассмеялись, не удержался и я.

— Да, — строгим тоном произнесла вдруг Галина Михайловна, — сегодня ваши воспитанники, Юрий Михеевич, отличились, но, если завтра утром они проспят и опоздают к первому уроку, пусть снисхождения не ждут.

Юрий Михеевич галантно поклонился нашему групповоду.

Из пионерских и комсомольских газет, из рассказов старших и бесед на уроках обществоведения мы знали, что второго декабря в Москве открылся пятнадцатый съезд ВКП(б).

— Читали ли вы? — спрашивал нас Владимир Константинович, размахивая свежим номером газеты «Правда». — Читали ли вы, что съезд дал указание, подчеркиваю, дал указание, по составлению пятилетнего плана развития народного хозяйства? Если не читали, то слушайте.

И, как я понял из рассказа учителя, в тех указаниях ничего не упоминалось об иностранных концессиях.

Через неделю после гастролей Студии революционного спектакля с «Красными дьяволятами» в Северный поехали старшие воспитанники Юрия Михеевича и повезли «Любовь Яровую». Успех они имели не меньший, чем мы, а зрителей собрали больше: на спектакль народ пришел даже из соседних поселков. Только «мой друг» Альберт Яковлевич, как, смеясь, передал Леня, на сей раз отсутствовал: в Москве акционерное общество срочно созывало управляющих Урало-Сибирских концессий.

А на Северном, выполняя обещание, часто бывала Галина Михайловна, да не одна: ее сопровождали и Руфина Алексеевна, и Владимир Константинович.

— И дело-то, побей меня бог, здорово быстро они двинули! — восторженно сообщал Игнат Дмитриевич, приехавший с поручением в городской союз металлистов. — Толковые ваши учителя, учить умеют… Благодарность им великая. До земли поклон! Ну а к нам отрадные вести летят: перемен на заводе значительных ожидаем… Трудиться пора, надоело мужикам баклуши бить. Вот имеем сейчас газеты про съезд партии и радуемся: работы-то сколько намечено — непочатый край.

Примерно то же самое, только, конечно, другими словами, говорил на последнем общешкольном собрании и Александр Егорович.

— Вы, молодое поколение, — обращался он к нам, — продолжите дело, которое начали мы, старшие, в дни Октябрьской революции и за которое погиб отец Генриетты Плавинской… Я не случайно напоминаю о нем. Вот у меня в руках недавно вышедшая книга о гражданской войне. В ней есть упоминание и о Валериане Плавинской… Герта, книгу я вручаю тебе.

Мы зааплодировали Герте, а она, смущенная, подошла к Александру Егоровичу, и заведующий передал ей книгу.

После общешкольного собрания мы упросили Галину Михайловну почитать нашей группе главу о Валериане Плавинском.

Дома Герту в тот день ожидал еще один сюрприз. Когда внучка органиста, запыхавшаяся и радостная, влетела в комнату, чтобы показать деду подарок, то остановилась в изумлении. У Евгения Анатольевича сидели гости, три старика: староста костела, шорник Михаил Лубяновский, шапочник Станислав Станкевичус или Станкевич, как его называли в нашем городе, и специалист по набивке чучел Андрей Прага-Иливицкий. Эти старики по нуждам костела и раньше заходили к Плавинскому, но не днем, как сейчас, не в свои рабочие часы. Около печки стояла с печальным лицом золотозубая пани Эвелина и сморкалась в красный кружевной платочек. Сам Евгений Анатольевич ходил из угла в угол и перебирал четки.

— Здравствуйте, — прошептала Герта, поклонившись гостям, и протянула деду книгу: — Смотри, дедушка, что у меня есть!

— Ох, Генриетта! — заохала Эвелина. — До книг ли теперь! Беда случилась, беда!

— Пани Эвелина! — развел руками Евгений Анатольевич. — Прошу вас… Нужно ли это знать девочке?

— А чего там, — загнусавил со своего места шорник Лубяновский, — знать или не знать? Сегодня же, в худшем случае завтра все пронюхают, пан Евгенуш…

— Позор, величайший позор! — прохрипел чучельщик Прага-Иливицкий.

— На смех подымут! — стрельнул хмурым взглядом Лубяновский.

Нынешним утром, как узнала Герта, пани Эвелина, придя с покупками с базара, нашла на кухне, на плите, записку. В записке ксендз Владислав извещал свою экономку, что он порывает с религией, отказывается от духовного сана и женится на русской девушке. Самого ксендза в доме не было, не было и его личных вещей.