Галина Галахова - Поющий тростник

Каждое утро Нелли Николаевна снаряжала своего солдатика в чистое обмундирование и вела его в детский сад, гордая и взволнованная. И хотелось ей, чтобы кто-нибудь с ее работы, слесари или токари, инженеры или администрация, увидели ее рядом с Пиней, неповторимым красавцем, наглаженным и намытым до блеска. Она шла с ним по самой середине панели и сияла. Вечером, когда она приходила за ним, настроение ее резко менялось. Она специально задерживалась в детском саду как можно дольше, когда, по ее подсчетам, должны были разойтись по домам все ее заводские знакомые и товарищи, чтобы не дай бог ее не увидели рядом с этим чучелом и страшилой, грязным и черным, как будто его только что выволокли из печной трубы, и на рубашке которого читалось все сегодняшнее меню.

Она зажимала его тонкие ноги в свои колени, доставала платок и терла его щеки, губы и лоб, и платок становился черным.

– Мамочка, – говорил Пиня, – сегодня я не такой уж грязный, всего один раз упал в лужу!

– Где ты нашел лужу! Мороз десять градусов!

Пиня делал таинственные глаза – нашел! Никто не вашел, а ему повезло. И улыбался, довольный, излучая радость, делясь с мамой своей радостью. Мама, выслушав его таинственные слова, давала ему такой шлепок, что они на том шлепке летели оба на трамвайную остановку, прыгали в трамвай и садились на детские места, увозя в добром трамвае тайну грязного Пини, сына конструктора механического цеха Нелли Николаевны. Пиня, забыв про полученный шлепок, смотрел в окошко, узнавая остановки и марки машин, задавая своей печальной маме бесчисленное множество вопросов, вслух делился с ней и знаниями, и сомнениями своими. Мама обнимала его, и они вместе смотрели в окошко, и много интересного они видели за простым стеклом, и путешествие в трамвае казалось им замечательным занятием. Но стоило им доехать до знакомой остановки, выйти на знакомую улицу, как настроение у Нелли Николаевны снова падало, так как она видела себя у корыта стирающей солдатскую амуницию. Опять никуда сегодня не сходить, опять плен! Для Пини грустные вечера его мамы, когда она оставалась одна у корыта, а папа уходил на вечер в Дом ученых, в кино или в театр, так и останутся тайной, как тайной останется для мамы, где Пиня отыскал ту лужу при морозе в десять градусов.

Уложить Пиню спать, угомонить – было большим искусством. Он вырывался, он кричал, он сообщал всем на свете:

– Ребята! Я еще не наигрался! Я еще не наигрался, ребята!

Отец приходил в ярость, когда он так говорил.

– Какие мы тебе ребята? Ты у меня сейчас заработаешь!

Но Пиня объединял все человечество в знакомое слово и упорствовал:

– Ребята! Ребята, я не наигрался! Же!

Так и засыпал он с криком на губах. Его уносил, как корабль, сон, он уплывал от всех, преображенный до неузнаваемости, тихий, спящий Пиня.

Вот что вспомнилось Нелли Николаевне по дороге к родильному дому. В приемном покое она, вручив мужу обручальное кольцо, сказала:

– До свидания! Ждите нас вдвоем! Какая замечательная больница – родильный дом, я сюда иду, как на большой праздник.

Муж испуганно погладил ее по руке.

– А как же я?

– А ты домой иди, будь по хозяйству!

– Я больше не могу! – сказал он волнуясь.

– Что не можешь? – спросила удивленно Нелли Николаевна. – Ты так волнуешься, как будто тебя здесь оставляют. Не бойся, иди домой, я пошла!

Он скользнул губами по ее волосам, дверь захлопнулась, и он остался один с обручальным кольцом а руке. И почувствовал он себя отшельником и скорее направился домой, чтобы увидеть сына. Не даст ему сын стать отшельником!

Пиня учинил на свободе такой разгром, что когда отец увидел, во что превращена квартира, махнул рукой и оставил все как есть, до того дня, когда не убраться будет нельзя. Пиня, готовый понести заслуженное наказание, на всякий случай спрятался в засаде и долго просидел там, ожидая строгого вызова. Но отец молчал, и Пиня сам вылез из засады, удивляясь – что случилось? Отец сидел у стола, уставившись в одну точку, в глазах у него просвечивала слеза.

– Папа, что случилось?

– Наша мама… – сказал отец осевшим голосом, и для Пини осталось загадкой, что же случилось с "нашей мамой".

– Родила? – спросил он доверчиво.

Отец сразу очнулся от своих потусторонних размышлений.

– Тот раз мне было куда легче!

– Родила?

– Да оставь ты это слово в покое, не детское это слово!

– Отчего не детское, очень даже детское, мы – все дети – от него произошли! – ответил Пиня, наморщив лоб и уставившись на отца.

Отец не смог почему-то вынести его взгляда, отвернулся и повторил:

– Мы – все дети – от него произошли…

Посидели они тихо-мирно за столом, не зная, куда девать им обрушившуюся на них свободу, и пошли спать.

Пиня первый раз разделся сам, лег спокойно, без традиционного своего крика. Отец тоже лег, но спать не мог, крутился на кровати, вставал, снова ложился и мерещилась ему на потолке, куда он смотрел, не жена, а другая женщина. Почему он вспомнил ее сего дня, он и сам не знал. И вовсе то была не женщина, а девчонка-десятиклассница. Большой он ей след в жизни оставил, больше некуда! Девушка в белом платье мерещилась ему на потолке, ушедшая восемь лет назад и затерявшаяся в большом городе с маленьким человеком, чуть младше Пини. Воспоминания эти раздражали его, мучила тревога за жену, и он поднялся в пять утра, бросился на улицу, и побежал вчерашней дорогой, и узнал потрясшую его новость: дочка!

Да здравствует дочка!

Ночные тени выпали у него из памяти, и он снова забыл про тайну свою, как умел забывать один лишь он, как он умел забывать…

– Пиня! У нас Маруся! – закричал математик Глазов, вбегая в комнату, где крепко спал его сын, наследник его и ненаследник.

Пиня, которого добудиться по утрам не было никакой возможности, открыл глаза и прошептал:

– От мыши всё! От мыши девчонка! Зачем она маме на ногу села?

Отец даже обиделся:

– Не от мыши!

Пиня вскочил на кровати и стал прыгать. Прыгал он, прыгал голый по кровати, а потом сел и сказал грустно:

– Я так и знал, что девчонка будет! Зря мама туда пошла, надо было тебе идти – у тебя бы родился Мальчик!

Отец хотел возразить, но сдержался, ушел от острой темы. Пиня постоянно подвергал родителей обстрелам из вопросов самого простого смысла – откуда мы, все дети, пошли – и постоянно делал открытия в этой области, точно так же, как отец в своей.

Позавтракали они, посуду стали мыть. Столько посуды объявилось грязной – мыть им ту посуду, не перемыть!

Отец, стоя у водопроводного крана, все время восклицал :

– Надо же – дочка! Как нам повезло!

Пиня плевал на пол и говорил философски:

– Подумаешь!

Не мог отец долго посуду мыть, захлестывала его Радость, да и не приучен был к домашней работе – не так воспитан был.