Наталия Волкова - Три повести о войне

Но только в одну избу Мина заходить боялась. Бабку звали Кариха, она была сгорбленная, носатая и почти без зубов. Изба ее не походила на пряничный домик . Но бабка очень походила на ведьму. В деревне ходили слухи, что очень-очень давно местный мужик привез ее с войны в Турции: взял в плен и женился. Потом он умер, и у нее остался сын. Во время войны белых с красными она его спрятала. Белые были за царя и Бога. Красные – за то, чтобы землю отобрать у богачей и отдать крестьянам, а заводы отдать рабочим, – так объяснила нам Лиля. За кого была бабка – никто не знал. Наверное, за себя и своего сына. И она спрятала сына на чердаке. Когда на чердак забрались красные, то они ничего не увидели, но потом их всех убили сразу за околицей. Когда на чердак забрались белые, они тоже никого не нашли. Их тоже убили, как только они вышли из деревни. Белых и красных закопали в одной могиле. Бабку пытали, держали саблю у горла, но она ничего не говорила. Так и не понятно, куда делся ее сын. Но Чумичов сказал, что он стал призраком и до сих пор сидит на чердаке, чтобы только ни с кем не воевать. Чумичов даже хвастался, что лазил к ведьме на чердак и видел там призрака, и тот предсказал ему судьбу, а еще рассказал кое-что и про остальных. Тут Чумичов смотрел на нас и ухмылялся.

– Только я вам не скажу, – продолжал Чумичов. – Самим надо слазить! Да только куда вам!

Мина боялась, что бабка ее как-нибудь заколдует.

Как-то Мина забежала за угольком к знакомым, но у них тоже не получалось посильнее раздуть искорки.

– Сбегай вон через огород к бабке Карихе, – сказала хозяйка, – и мне захвати.

Мине было стыдно признаться, что она боится ведьмы. И она пошла.

Ничего страшного не случилось. Внутри избушка ведьмы не отличалась от других домов. Бабка дала ей уголек.

– Огня и воды для людей никогда не жалей, – сказала она вслед. А еще она погладила Мину по голове. Та чуть не умерла от страха. Пальцы у ведьмы были скрюченные и почти без ногтей.

Страшным шепотом рассказала Мина нам свое приключение. На следующий вечер история стала страшнее – появились пауки по углам. Еще через день в рассказе на бабкиной печке белела чья-то кость и жуткий голос твердил: «Огня и воды! Огня и воды!» А на четвертый день Мина заболела. Мама и бабушка не могли понять, что же с ней. У нее началась лихорадка, она вся горела, слюна текла ручьем, ей стало тяжело ходить и трудно глотать, и она перестала есть. Мама с Лилей отвели Мину в больницу. Но и там им ничего не сказали. Только медсестра прошептала маме, что, похоже, на девочку «напустили». Это означало, что ее заколдовали!

Мину положили в больницу. Лиля осталась с ней. А мама пошла в другое село, за большую речку, к травнице. В деревне сказали, что та могла нашептать волшебные слова на травы и расколдовать сестру. Село было далеко, без письменного разрешения маме туда было идти нельзя, но взять его прямо сейчас было не у кого. Она шла вдоль речки, чтобы можно было спрятаться в кустах.

В свинарнике остались только мы с бабушкой. К нам пришли дедушка с бабушкой Дедовы, чтобы помочь управиться со свиньями. Бабушка Надя раздумала умирать. Но сказала, что сердце у нее все равно уже мертвое. А наша бабушка сказала, что это не так, раз она пришла нам помогать.

Лиля вернулась из больницы через день. Она вела под уздцы старую Рыжуху, запряженную в низкую хлипкую повозку. В повозке лежала Мина. Следом пришли женщины из деревни, принесли разноцветную бумагу и ленты.

Бабушка плакала и молилась. И мы с Лилей плакали. Только мамы все не было и не было. Дедушка Дедов сделал гроб. Он стоял на нашем столе. Мина была настоящей спящей красавицей. В красивом венке. Только никаких сладостей на подносе не просила.

На следующий день утром взрослые сказали, что ждать больше нельзя. Лиля положила Мине в гроб куколку.

«Кристхен знал, что Мина празднует последнее Рождество на земле, поэтому подарил ей такую хорошую куколку, – подумала я. – Он действительно все видит и знает! Пусть он позаботится о ней на том свете».

Мама не приходила. Кто-то из деревни сказал, что ее арестовали по дороге и теперь ей грозит двадцать лет тюрьмы.

– Господи Иисус! – закричала бабушка, когда ей передали эту новость. – За что нам такие испытания?!

– Боженька, миленький! – упала я на колени. – Верни нам Мину с мамой, и я всегда-всегда буду хорошей!

– Если ты не оживишь Мину и не вернешь нам маму, то тебя нет! – зло сказала Лиля и зарыдала.

Мы похоронили Мину. А на следующий день маму отпустили.

Лиля не ходила в школу. Она работала. Работала с мамой в свинарнике, работала у чужих людей: носила воду, делала кизяки. Работала в колхозе. Мама не могла отправить Лилю в школу. С пятого класса нужно было платить за учебу.

Мина могла ходить в школу бесплатно. Только Мина не хотела и часто сбегала. А я очень-очень хотела, но была еще мала. В первом классе были почти все ребята и девочки, кому исполнилось 8 лет, а некоторым было 10 и 12. Но мне разрешили пойти в шесть с половиной лет. Мне досталась Минина обувка. И ее старые книжки, между строчек которых нужно было писать задания. И ее баночка для чернил. И рюкзак, сделанный еще папой из тряпичной сумки.

Прикасаться к Мининым вещам мне всегда было грустно и больно. Возможно, это Бог специально придумал мне такое наказание. Мина умерла и оставила мне столько всего, а я жалела для нее одну только куколку. Сейчас я согласилась бы все-все отдать Мине, лишь бы она была рядом.

Школа в Берёзовке была очень большая. Два этажа! Первой в школу приходила техничка. Она топила печь. И когда прибегаешь в школу, сначала надо было протиснуться к дымоходу, обитому железом. Он всегда горячий! Мы окружали эту печку и грелись.

Часов ни у кого в деревне не было. Без петуха маме было сложно утром понять, пора вставать или нет. Поэтому иногда я приходила в школу рано-рано. А если мама проспит, то и опаздывала.

Опаздывать я не любила. Потому что мне нужно было еще постоять под лестницей и встретить учительницу старших классов, которая приехала из Ленинграда . Я не могла налюбоваться на ее прекрасную полосатую разноцветную кофточку и надышаться ее запахом. Такой яркой, в самую разную полоску одежды не было ни у кого. Учительница душилась одеколоном «Шипр», и ничего вкуснее в жизни я еще не нюхала. И когда ленинградка поднималась по лестнице в учительскую, я дышала и дышала, чтобы хватило на день.

А однажды она даже остановилась рядом со мной. Тут я забыла дышать. Учительница посмотрела на мои валенки и спросила:

– Как ты ходишь?

Я не поняла, что́ она хотела узнать. Минины валенки были большие и протертые в нескольких местах. Но я натолкала в них побольше соломы. Солома торчала из дырок, зато валенки не сваливались. Конечно, всё это носилось на босу ногу. Все носки давно уже поистёрлись.