Геннадий Машкин - Синее море, белый пароход

По скрипучей лестнице мы поднялись на второй этаж и сразу попали в комнату с верандой. На стенах комнаты были наклеены картинки с изображениями дымящихся вулканов. В левом углу на низкой подставке стоял аквариум. В зеленой воде висели меж нитками водорослей золотые рыбки. Они пучили на меня глаза, похожие на кусочки бутылочного стекла. У них были смешные отвисшие брюшки и рыжие, как огонь, длинные эластичные плавники и хвосты.

Я подошел к аквариуму по мягким матам, которые по-японски назывались татами, и опустился перед рыбками на колени. Такие не снились Юрику и во сне… Я поднял глаза на Сумико и приготовился сказать по-японски: «Дайте мне, пожалуйста, рыбку».

Но тут я услышал, как звякнула дверь на веранду. Ивао раздвинул ее и с захлебом стал рассказывать отцу о нашем знакомстве. Я навострил уши. Ивао упустил, что я налетел на них. Зато со всеми подробностями он рассказал, как я спас Сумико. Ивао жестикулировал руками и подергивал время от времени желтую косынку на своей худой шее.

Старик на веранде не менял позы. Казалось, для него важнее трубка с длинным бамбуковым мундштуком и маленьким чубуком, чем спаситель его дочери. Ивао стал рассказывать во второй раз то же самое. Под конец старик встрепенулся и вынул трубку изо рта. Тогда Ивао в третий раз рассказал ему о том, как я спас Сумико.

– Где он, этот русский мальчик? – спросил старик и медленно повернул голову. Его глаза в бурой сетке морщин не видели меня, хоть я стоял близко, в косом потоке света с веранды. Глаза его блуждали, как у пьяного.

Сумико подтолкнула меня к отцу.

– Его зовут Гера, – сказала Сумико.

– Спасибо, Гера-сан, – сказал старик. Он взял мою руку и приложил к своей шершавой щеке. – Хороший росскэ марчик. – И забормотал по-японски, так что я разобрал только несколько фраз: – А жену мою и Тосиэ никто не спас… Зачем я их отправил?.. Надо умирать вместе… Все равно миру конец… Бомбы взрываются, как вулкан Фудзи. – Он бросил мою руку, закрыл лицо ладонями и стал раскачиваться: – О-о, конец миру, конец, конец, конец…

Ивао и Сумико с обеих сторон стали гладить серые волосы отца. Старик оторвал руки от лица и уставился на море. Слезинка выползла из его глаз и, точно головастик, сползла к губе. Ивао набил его трубку табаком и зажег. Сумико сунула мундштук в рот отцу. Старик, не отводя взгляда с одной точки, втянул дым впалыми щеками, выпустил и сказал:

– Там, на острове Птиц, нет бомб, нет русских, нет американцев, нет никого… Там никогда не будет войны… Кимура увезет нас туда на своем сейнере…

– Да, отец, – ответил Ивао и поправил на шее шелковую косынку, – мы скоро поплывем на пустой остров.

Я поискал глазами в море и увидел, куда смотрел старик и его дети. На самом горизонте из моря торчал островок. Он почти сливался с морем и небом. Я его заметил-то лишь потому, что тонкая острая тучка прерывалась в том месте.

Неслышно ступая по татами, вернулась ко мне Сумико.

Она попросила извинения за отца. Вот уж «шибко нежное воспитание», как говорит мой отец. Я пожал плечами и выразительно посмотрел на аквариум. Но Сумико хотела мне все объяснить, как будто я за этим пришел. Она стала рассказывать, что отец ее был хорошим врачом. Много людей вылечил Ге. А теперь вот сам болен. Он помешался после смерти мамы и сестренки Тосиэ. Когда началась война, отец отправил их в Хиросиму. Вся семья должна была переехать в сердце страны, в безопасное место. Да война не ждала… И вот они получили письмо от знакомых из Хиросимы. В письме сообщалось, что мама и Тосиэ погибли.

Сумико подошла к двери направо и отодвинула одну половинку. Она вошла в полутемную комнату и опустилась на колени перед тумбочкой, над которой был приколот к стене бумажный листок с сидящим богом Буддой. Сумико сложила ладони, как Будда. На домашнем алтаре чадили две свечки, по-ихнему ароматические палочки. Помолившись, Сумико взяла с алтаря трубочку бумаги и вернулась ко мне. Она пробежала глазами столбики иероглифов сверху вниз и рассказала мне дальше.

Ее мать нашли в автобусе с мертвыми пассажирами.

Тосиэ была в школе. Увидев за окном вспышку, похожую на извержение вулкана Фудзи, она упала под столик. Раздался грохот, подобный тому, когда тайфун обрушивает море на берег. Ученики с криком попадали на пол… Лишь несколько человек выползли потом из горящей школы… Тосиэ плакала и бежала по улице, пока не свалилась. Знакомые подобрали ее у своего дома. Они пригласили врача. Но врач не мог помочь. У Тосиэ беспрерывно шла кровь из носа и пучками лезли волосы. Когда она умерла, осталась лишь прядь на затылке…

– Папа теперь как маренький, – сказала Сумико и прижала письмо к глазам. – Папа бойся бомба. Он говори: «Ивао, Сумико, Кимура, надо живи пустой остров».

– Кто вам карточки выдаст на хлеб тогда? – спросил я.

– Не надо хреб, – ответила Сумико. – Япан кушай трава, рыба.

– Вы все тут чокнулись, – пробормотал я себе под нос.

– Что говори? – встрепенулась Сумико.

– Рыбки у вас больно красивые, – ответил я, кивнув головой на аквариум.

Сумико объяснила мне, что рыбки эти принадлежат дяде Кимуре. Он скоро придет. А пока они с Ивао будут развлекать меня картинами, которые нарисовал тот же Кимура.

Я заинтересовался. Ивао принес эти картинки, нарисованные на белой толстой бумаге цветными мелками. Мы все трое сели на татами и сгрудились возле картинок.

На первой был изображен бой самураев с какими-то туземцами в звериных шкурах. В руках у самураев, одетых в синие шелковые кимоно, сверкали широкие мечи и секиры на бамбуковых палках. Оскалив зубы, самураи прыгали на песчаный берег из своих лодок и гнались за туземцами. Некоторые туземцы пытались отстреливаться из лука, но самураи настигали их и рубили… Чернильные волны с белыми когтистыми гребешками несли к берегу караван самурайских лодок с высокой кормой и парусами, напоминающими крылья бабочек-капустниц.

Ивао ткнул пальцем в туземцев и гордо сказал:

– Айну.

– А-а, это которых вы перебили, – ответил я. – Читал. Айну жили на островах.

Я отодвинул от себя картинки, потому что там были сплошные самураи, и сказал:

– Надо рисовать собак, яблоки, дома с дымом…

– Коннити ва, – раздался за спиною голос, напоминающий мурлыканье кота.

Я вздрогнул и обернулся. Это был тот японец, что просил тогда в порту продать махорки. Щеки его напоминали терки с редкими дырочками.

– Здравствуйте, Кимура-сан, – ответили вместе Ивао и Сумико и поклонились.

Мой взгляд сорвался до его кривых ног в шерстяных носках. Если Кимура узнает меня, никакой рыбки я, конечно, не получу, Я ощущал на своей голове взгляд Кимуры. Пришлось притвориться, будто я внимательно разглядываю картинки.