Наталия Роллечек - Деревянные четки

Матушка-настоятельница всматривалась в лицо ребенка с большим вниманием и в то же время с какой-то печалью.

– А ты понимаешь то, о чем говоришь?

– Понимаю…

Матушка вздохнула.

– Одна из вас минуту назад сказала, что вы обсуждали тему рождества Христова с сестрой Модестой. А могли бы вы повторить то, о чем вы говорили тогда с нею?

– Сестры Модесты тогда и не было, потому что она ходила рвать зубы у дантиста, – робко пояснила Людка. – Это сестра Зенона была тогда с нами.

Сестра Модеста побагровела, словно ее захватили с поличным на месте преступления, а сестра Алоиза украдкой усмехнулась и стыдливо опустила глаза.

– Следовательно, это с сестрой Зеноной беседовали вы на тему рождества Христова? Очень хорошо. Ну и что же такое говорила вам сестра Зенона?

– О колыбели…

– А еще?

– О волке и осле. Ослы любят есть осот, – прошептала Людка срывающимся голосом.

– Говори громче, а то я не слышу. Стало быть, об осле и волке беседовали вы с сестрой Зеноной. Так? Ну, и еще о чем?

Наступило молчание. С лиц нашей матушки и сестры Модесты исчезли последние лучи благодушия и удовлетворенности, которые сияли там еще несколько минут назад.

– Ну так что же? – повторила свой вопрос матушка-настоятельница, кладя свою руку на Людкину голову. – Разве ты не скажешь мне, о чем еще говорила вам сестра Зенона в связи с приближающимся рождеством Христовым?

– В связи с рождеством Христовым… – выдавила из себя Людка, побелев, как полотно. – Я сейчас… – Она в задумчивости приложила свою вспотевшую руку ко лбу и вдруг улыбнулась радостной, счастливой улыбкой. – Я записала себе на листке бумаги. Можно прочитать?

Лица матушки и наших хоровых сестер вытянулись, по ним пробежала тень.

Сестра Алоиза вытирала платочком нос, и на физиономии ее было написано: "Я же знала, что будет так…"

– Ну что же, – вздохнула матушка, – читай.

– У меня только вот не хватает начала, – пояснила Людка, заливаясь румянцем. – Вначале сестра Зенона говорила о колыбели. Но я прочитаю то, что сестра Зенона потом говорила.

И, поднеся листок бумаги к глазам, она начала:

– Когда кто-нибудь родится, всегда радость людям. Но самое большое торжество есть, когда родится маленький Иисус. Тогда каждый человек испытывает такое чувство, словно он имеет перед собой еще целую жизнь и может использовать ее на добрые дела. Поглядывает он на колыбельку и думает: не так уж я плох еще, коль могу приблизиться к ней. И еще из этого проистекает у него желание трудиться. Ибо знает он, что ничем не доставит такой радости Иисусу, как трудом своим. Поэтому пастухи принесли к его колыбельке и сыры, и овечек, и корзины, и всякую всячину. И все это было не для продажи… Плоды трудов их… Точно так и сегодня каждый человек беспокоится о том, чтобы было у него что есть и на что жить…

А потом сестра Зенона говорила нам, что в Лимановой, там, откуда она родом, гуралы тоже разводят овечек, этаких черненьких, с кудряшками, и плетут корзины… – рассказывала Людка. – А на праздники они режут свиней. И как забьют свинку, то коптят окорока на можжевеловом дыму, чтобы они лучше сохранялись. А если такая свинка должна пойти на солонину, то каждый день ей нужно молоко. Но гуралы – бедные люди. И сами-то мало имеют молока, И еще сестра Зенона говорила нам, что во время праздников в каждом доме, где была забита свинка, угощают ветчиной своих соседей.

Совсем оправившись от страха, Людка усмехнулась довольно фамильярно и добавила:

– Жаль, что мы не живем в Лимановой рядом с такими гуралами, которые угощают ветчинкой своих соседей. Правда, проше матушку?

Настоятельница откашлялась, прижимая платочек к губам, которые почему-то подозрительно дрожали.

– Я бы очень хотела в такой Лимановой пожить, – непринужденно болтала Людка.

– Ты, чадо мое, любишь, как я вижу, много есть, – сказала наконец матушка-настоятельница, отнимая платочек ото рта. – А нельзя так угождать своим прихотям. Рыцари, которые объедаются, не могут быть настоящими рыцарями господа Иисуса Христа.

Но, увидев на лице Людки сильный испуг, она ласково погладила ее по голове:

– Не тревожься, моя дорогая. Будешь и ты еще есть ветчинку. И не только ветчинку. Иисус ел так же, как и каждый человек, поэтому он знает, что и тебе еда потребна. Попроси сестру Зенону, чтобы она взяла тебя с собой в Лиманову.

– А теперь покажите мне эту сестру Зенону, я хочу посмотреть на нее, – попросила настоятельница, оглядываясь по сторонам.

– Ее здесь нет, – равнодушно ответила наша матушка.

– Что же, трудный случай. Придется тогда обойтись без нее, – заключила приезжая матушка-настоятельница, тяжело поднимаясь с кресла.

– Может быть, матушка-настоятельница имеет желание посмотреть сочинения наших воспитанниц? У нас есть несколько по-настоящему интересных. Большинство наших воспитанниц постоянно проявляет уважение и любовь к тем, кто печется о них, – поспешно добавила сестра Модеста.

– Не нужно, – холодно отказалась настоятельница. – Мы должны теперь идти в город.

По сигналу нашей матушки мы покинули швейную мастерскую, прощаясь с гостями.

С того дня я уже ни разу не слышала, чтобы сестра Зенона беседовала с воспитанницами. Грустная и задумчивая, она еле передвигала больные ноги. Сабина божилась и клялась, что своими ушами слышала, как матушка-настоятельница в резких словах запретила сестре Зеноне в какой бы то ни было форме общаться с нами.

Но малышки, пренебрегая запретом, всё же пробирались, как и раньше, в прачечную. Прячась под стол от одного только взгляда сестры Модесты, они искали утешения и помощи у конверской сестры. Вела ли с ними разговоры сестра Зенона, – не знаю. Одно было с достоверностью известно: она по-прежнему латала им белье, ремонтировала платья, штопала чулки, а в карманах передника выносила для них из подвала сладкие брюквины.

Ноябрьским вечером я возвращалась из школы, с занятия географического кружка. Проходя мимо нашего старого монастырского костелика, я заметила луч света, пробивающийся через приоткрытую дверь.

Ведро с водой, метла и брошенные на пороге тряпки свидетельствовали о том, что Рузя и Гелька выполняют свое субботнее поручение.

Я подошла к двери. Из костела до меня долетел голос, который мог принадлежать только юноше:

– Как хочешь, а я пойду и возьму всё на себя.

Вместо ответа раздалось всхлипывание.

– Не плачь ты, ради бога! Ну кто мог ожидать? Я пойду в дирекцию и все объясню. Ведь не выбросят же тебя. Они в конце концов – люди…

– Нет, нет, нет… – раздался быстрый шепот.

Воцарилась тишина.

"Это Гелька, конечно! Кто же может быть еще?… Но кто там с нею, интересно?" – И я осторожно заглянула в приоткрытую дверь.