Евгений Титаренко - На маленьком кусочке Вселенной

– С кем ты была, Ксанка?.. – (Та не пошевелилась.) Мать заглянула ей в глаза, неуверенно повторила: – С кем?..

Глаза у них были теперь одинаково мокрые.

– С ним… – наконец разомкнула губы Ксана.

Медленно опускаясь на колени, мать заплакала. Заплакала навзрыд, жалобно и безнадежно.

Обхватила руками ноги дочери, прижалась к ней.

– Родная моя… Голубь мой… Что ты со мной делаешь… Зачем ты губишь себя?! Ксана!. Радость моя!.. Пощади меня!.. Разве в чем перед тобой виновата?! Разве не люблю тебя!..

Ксана опять смотрела в неведомую точку перед собой, и губы ее были сомкнуты, а по щекам текли, падая на голову матери, слезы.

– Голубушка! Золотце мое! Я руки на себя наложу!.. Пощади меня, христом-богом прошу!.. Жизнью своей заклинаю тебя!..

Это было похоже на безумие. Мать и дочь обессилели в изматывающей их тела и души борьбе. Они больше не могли сопротивляться друг другу.

И не многое теперь молила Сана у жизни: только уберечь от этого парня дочь, только разлучить их, и все. Только вырвать у него Ксанку! Словно все прошлые и настоящие беды ее сошлись на этом.

И Ксане передалась ее боль.

Прошел, может быть, час, а может, больше…

Опустошенная и разбитая, не сняв юбки, упала Ксана на кровать, на спину, и, вскинув над головой безвольные руки, лежала на мокрой от слез подушке, слепая от слез, ничего не понимая, не думая ни о чем. И когда мать, покрывая жадными поцелуями ее лицо, руки, грудь, спрашивала: «Ты не пойдешь к нему, правда? Ты больше никогда не пойдешь к нему?..» – она лишь кивала неразумной головой: «Да… Да… Да…»

Хорек повстречал его возле Шахт.

Настроение радостного благодушия еще не покинуло Димку. Он шел, держа осенние ветки листвой вверх, как велела Ксана. И опять необыкновенной была дорога, необыкновенной – наступающая ночь…

Добрыми огоньками перемигивалась внизу Ермолаевка, и зажигались над головой первые робкие звезды.

Почему-то хотелось смеяться. Весело, радостно, беспричинно. Может, даже чуточку глупо…

Возглас Хорька прозвучал неожиданно:

– Привет!

– Привет, – машинально ответил Димка

– Из Ермолаевки?

Димка кивнул, опуская ветки листвой вниз, как нес их раньше.

– А я туда! – сказал Хорек.

– Чего там – на ночь глядя?..

– Дела! Сам знаешь… – Хорек оторвал от Димкиного букета один березовый листок и, положив его на кулак, хлопнул ладонью, точно выстрелил. – Насчет дела не передумал?

– Н-нет… – поперхнулся Димка.

– Подожди сегодня…

– Сегодня мне никак! – быстро соврал Димка, мучительно припоминая, что такое мог обещать он.

Глаза Хорька стали совсем щелками.

– Занят, выходит?.. На завтра, что ли? А?

– Раз говорил – все…

– Тогда лады! – весело усмехнулся Хорек. – До завтрева! – И, ударив его по плечу, зашагал вниз, к Ермолаевке.

Димка тоже сделал два или три шага своей дорогой, потом остановился и глядел на удаляющегося Хорька, пока тот не скрылся в тумане сумерек. Хотел даже окликнуть его, но сдержался.

Встревожила неясность, что осталась в памяти после того отвратительного вечера, когда он нализался до потери сознания. И если накануне еще Димка предпочитал эту неясность, возможно, постыдной ясности, теперь он должен был знать о себе все.

А ночь опускалась спокойная, тихая… И показалось Димке чем-то невероятным, противоестественным в такой вот ночи однажды напиться какой-то дряни, чтобы перестали существовать для тебя и звезды, и запахи, и все вообще… Радость его мгновенно потухла.

Вот почему уже около двенадцати часов следующего дня Димка нетерпеливо прохаживался у дома Малышевых.

Хорек не появлялся. Тогда Димка пересек двор, постучал.

Но дверь оказалась незапертой и от слабого толчка открылась.

Войдя в дом, невольно приостановился у порога. Ударило в нос чем-то прокисшим. На полу и в немытых тарелках на столе валялись окурки. Этот стол да еще две железные кровати без простыней и составляли всю мебель комнаты. Одежда Хорька лежала, брошенная как попало, на полу, среди окурков. Нижние половины двух окон вместо занавесок были прикрыты высохшими и пожелтевшими от солнца газетами.

Хорек еще нежился в постели, но при виде Димки сбросил одеяло, вскочил на ноги.

– Ты, я вижу, спозаранку! Молодцом!

Димка поздоровался.

В трусах до колен и голубой застиранной майке Хорек выглядел неуклюжим, худым и мосластым, со впалой грудью.

– Проходь! – жестом гостеприимного хозяина пригласил он Димку, показывая на табурет у стола. Вытащил из-под кровати бутылку вермута, и в граненый стакан заструилась густо-красная липкая даже на вид жидкость. – Шлепнешь?

– Нет, – сказал Димка, усаживаясь на предложенный ему табурет. – Я больше не пью.

Стакан в руке Хорька дрогнул.

– Чего это ты?

– Так, – ответил Димка. – Обещал одному человеку, больше не пью. – И, переводя разговор ближе к делу, спросил наобум: – Ну, что будем?

– Да ты чего: сейчас, что ли? Мы это вечером, попозднее… Как танцы кончатся!

– Вечером мне некогда, занят, – буркнул Димка.

– Чем занят?.. – переспросил Хорек. В голове его шевельнулась внезапная, как откровение, мысль, что Димка ничегошеньки не помнит из ночной болтовни. Он пристально, с некоторым даже изумлением вгляделся в его лицо. Машинально опрокинул в себя предназначенный гостю вермут. – А я думал, мы снюхаемся… Перевоспитываешься, выходит?

– Да вроде… – неопределенно ответил Димка, выжидая, когда Хорек скажет что-нибудь конкретное.

– Это ты не по-мужски! У нас так не полагается!

– Почему не по-мужски? – помедлив, спросил Димка.

– А у меня уговор дороже денег. Отступиться – это уже вроде подножку дать. Забыл, что ли? Директору своему фингалей собирался вешать, – умышленно преувеличил Хорек. – Да еще учителке какой-то! А?

Димка вдруг вспомнил подробности той ночи. Кровь прилила к его лицу. Гаденьким почувствовал себя Димка, почти подлецом.

– Я, ты знаешь… пьяный был…

Подпрыгивая то на одной ноге, то на другой, Хорек надернул штаны. Опять внимательно пригляделся к Димке. Искусственно захохотал:

– Чудак человек! Разве я не понял, что спьяну! Наоборот, хотел предупредить тебя, чтоб не сглупил чего!..

Гора свалилась с Димкиных плеч.

– Не надо, знаешь, ничего… – попросил он, улавливая какую-то фальшь в голосе Хорька. – Я тогда дурак был… Честное слово…

– Да это ты как знаешь… – неожиданно вяло отозвался Хорек. И сделал вид, что потерял интерес к нему, злой на себя, что замешкался тогда и поленился двинуть вместе с этим салагой на Ермолаевку, а надо было действовать немедля… Однако, уверенный, что второй случай для этого еще представится и он его уж никак не упустит, Хорек снова плеснул в стакан. – Мы люди свои! Зачем нам подножки давать друг другу?.. За тебя! Корешами мы все-таки когда-нибудь будем!