Худайберды Тухтабаев - Свет в заброшенном доме

Однако Куршермат враз расстроился, когда я рассказал ему, что Султан пропал без вести, а самая младшенькая лежит в больнице. Он долго сидел молча, уставившись в одну точку, потом вдруг встрепенулся:

– Небось сердце ноет, как посыпанное солью, а?

– Да, – кивнул я, едва сдерживая слёзы.

– Не расстраивайся. Увидимся вечером с Курбаши, решим, как быть. Тебе бежать надо отсюда, вот что.

– Что-о ты! – кинул я испуганный взгляд на Гого.

– Не бойся, – сказал Шермат. – Ты убежишь дней на десять – пятнадцать, и всего-то дел. Соберёшь всех своих братьев и сестёр, отвезёшь в кишлак и вернёшься обратно. А не вернёшься – тоже плакать не будут. Здесь ведь совсем неплохо. Но вот в чём беда… Разбредутся твои по миру – пиши тогда пропало. Есть у нас мальчишка по имени Данко. До войны их было семеро братьев и сестёр, а сейчас один остался как перст…

– Эй, ваше время истекло! – крикнул Гого и по-командирски засвистел в свисток. – Мирзаев, займи рабочее место!

Вечером я встретился со своими старыми друзьями. И вот что насоветовали Ислам с Шерматом: мне сейчас надо работать за десятерых, выбиться в передовики, трижды попасть на красную доску, заслужить благодарность на линейке. После этого мне дадут увольнительную в город. Выйду я на свободу, а там поминай как звали.

– А если попадусь? – засомневался я.

– Говорят же тебе, не бойся, – подбодрил Куршермат. – Если разобраться, никому ты тут не нужен. Мы с Исламом соберём тебе немного денег. Доберётесь как-нибудь до Коканда, а там легче будет. Правильно я говорю, Ислам?

– Конечно, – согласился Курбаши. – Мы продадим немного верёвок. Вон люди каждый день через щели в заборе пристают, говорят, продайте верёвок. И даже деньги суют.

С того дня меня будто подменили. К тому же здорово, оказывается, соскучился я по работе. По три нормы выполняю в день, и поведение наипримернейшее, и учёба хорошая, но прошло уже почти два месяца, а ничего из того, что наобещал Шермат, не случилось. Имя моё на красной доске не написали, на линейке не хвалили. В воспитательный час ни о чём другом не говорят, кроме как о положении на фронтах…

Последнее время я до того часто вспоминал своих младшеньких, просто сил нет. Как лягу в постель, закрою глаза, передо мной появляется мама.

– Почему ты бросил наш дом? Почему погас огонь в нашем очаге? – вопрошает она укоризненно.

Просыпаюсь весь в поту, оглядываюсь вокруг – никого. Все сладко спят. Ложусь на правый бок – тут как тут отец.

– Султан в реке утонул, почему ты допустил это?! – говорит он.

– Султан, братик мой! – просыпаюсь с криком.

В один из таких дней, когда я не знал, куда от тоски деться, нас послали на картошку. Шермат, Ислам и я попали в одну бригаду.

– Самый раз смываться, – шепнул мне Шермат. – Я с тобой.

– Зачем тебе бежать? – удивился я.

– Я вернусь, когда посажу вас в поезд.

У Ислама были с собой деньги. Сто пятьдесят рублей. Он вручил их мне, попросил, чтоб я проведал его старую тётушку в Айымкишлаке, отвернулся. На глаза Ислама навернулись слёзы.

Примерно полчаса шли мы с Шерматом по яблоневому саду, потом вышли на запылённую дорогу, ведущую в город. Прицепились сзади к арбе, что везла кукурузные початки, и добрались до Ташкента. Время близилось к вечеру. У ворот детдома я попросил вахтёра вызвать Зулейху.

– Ты её брат, что ли? – уставился на меня старик.

– Да, брат.

– Да чтоб ты сдох, такой брат! – накинулся на меня вахтёр. – Два месяца твоя сестрёнка на дорогу глядит, тебя ждёт, а ты где пропадаешь, несчастный? Извелась ведь бедная девчонка!

– Я был на практике, – соврал я, боясь сказать правду.

– На практике! Ещё врать умеет! – старик, ругаясь, как вздорная старуха, исчез за воротами и вскоре вернулся с моими сестрёнками.

Не совру, если скажу, что целый час убили мы, пока толком слово вымолвили. Раскроем рот, и тут же слёзы сами собой набегают. Плачем и плачем. Сестрёнки мои давно знали, и куда я попал, и что Султан исчез. Всё это сообщили им Самовар с Карабаем, которые не забывали хоть изредка навещать девочек. Что самое плохое, наших, детдомовских, девочек здесь осталось всего трое: Зулейха с Рабиёй да Дильбар (помните, я ещё пообещал сосватать её Султану?). Многих удочерили добрые люди, а татарочку и Хакиму забрали родственники.

– Акаджан, давайте мы тоже уйдём отсюда, – просила Зулейха сквозь слёзы. – У нас ведь есть Парпи-бобо и тётушка Тухта, ну, пожалуйста!

– А где Дильбар? – поинтересовался вдруг Шермат.

– Она спит.

– Иди зови её, уходим! – приказал Куршермат.

Когда и Дильбар оказалась на улице, мы упросили вахтёра отпустить нас прогуляться по городу. Старик не отказал нам, наоборот, хотел всучить рубль, чтоб мы на обратном пути купили ему насвая.

– Не надо, – заявил Шермат, – у нас деньги есть.

В мальчишеском детдоме чуть всё дело не провалилось. Тот самый директор, Старец джигит, с газетой в руке стоял у карты военных действий, помечал флажками только что освобождённые города и сёла. Он даже не обернулся к нам, пока не кончил своё занятие, потом снял очки и авторитетно заявил:

– Не пройдёт и шести месяцев, все наши города и сёла будут освобождены. Так, что у вас, молодые люди?

– Пришли повидаться с братьями.

– Как их зовут?

– Усман и Аман Мирзаевы.

– А-а, кокандские… ну-ка, ну-ка, садитесь.

– Нет, мы постоим.

– Кому говорят сесть? – сказал директор таким тоном, что мы с Шерматом поспешно опустились на стулья.

– Есть хотите?

– Мы сыты.

– Неправда, по глазам вижу, что голодны, – выбежал из кабинета и через минуту вернулся с подносом в руках, на котором лежали четыре пирожка и стояли две кружки с молоком. – Ну-ка уничтожить всё это! Вот так, молодцы. Ну, совсем другое дело… Приятель тоже кокандский? – кивнул директор на Куршермата.

– Да.

– Где вы сейчас обитаете?

– В железнодорожном училище.

– А почему на вас форма детколонии?

– Вчера только поменялись с ребятами, – нашёлся я. У меня чуть не выплеснулось из кружки всё молоко. Шермат побледнел как полотно.

Директор не спеша поведал нам о своих заботах и бедах. В последнее время в детдом ежедневно поступало человек пятнадцать, а детдом, понятое дело, не резиновый. Негде стало размещать ребятишек. Дирекция была вынуждена искать выход из положения: часть детей отдала на воспитание в хорошие семьи.

Усмана с Аманом усыновила учительница. Их брат, то есть я, оказывается, не имеет права беспокоить малышей да и уважаемую учительницу тоже. Не то он, директор, долго думать не будет, а возьмёт да оторвёт кокандцу, то есть мне, голову.

Выйдя во двор, мы разузнали адрес моих братишек и прямиком направились в дом уважаемой учительницы. К счастью, она жила недалеко, всего лишь в часе ходьбы от детдома. И вот я тихонько отворяю зелёную калитку, заглядываю во двор. Под навесом в жестяном корыте сидит весь намыленный Аман. И конечно, ничего не видит. Усман лежит на сури, листает большую книжку с рисунками. Когда я его тихонько окликнул, мне показалось, что он взлетел над сури, навстречу мне. Подбежал к нам и стоит, озирается, не зная, к кому на грудь броситься. Выскочил из корыта и Аман, голенький, как есть, брызгая мыльной пеной: