Худайберды Тухтабаев - Свет в заброшенном доме

Когда мы вошли, Мели-ростовщик что-то писал в толстой тетради, рядом лежали деревянные счёты.

Ростовщик был низкий человечек с толстым круглым лицом, широким лбом, курносый; редкая борода его казалась выщипанной, подбородок обрубленный. Животище у него был что надо, когда Мели-ака садился, он превращался в туго набитый, поставленный стоймя мешок. Странный человек этот Мели-ака. Порой, когда он рассказывает интересные вещи и смешит всех, считаешь его душой общества. Иногда молчит, точно отнялся язык. Очень любит клясться. Через каждое слово вставляет: «Пусть накажет меня святая могила».

Сегодня, по-видимому, у него было хорошее настроение: встретил нас как почётных гостей, не знал, куда усадить. Но, узнав, за чем мы пришли, вмиг посуровел.

– Денег нет, убей меня святая могила, – вздохнул он.

– Побойся бога, Мели! – Дед принялся его уговаривать.

– Дядя Парпи, вы всеми уважаемый человек, знали моего отца, вам я готов сердце отдать. Если бы у меня были деньги, убей меня бог, ту пушку я купил бы сам!

– Я тебе верну те деньги в двойном размере.

– Я же сказал вам, что у меня самого денег нет.

– Тогда найди где хочешь.

– Но тот человек навряд ли согласится дать денег на ваших условиях, убей меня святая могила.

– На каких же он согласится, интересно?

– Боюсь, запросит в тройном размере.

– Передай тому человеку, что я согласен! – вскричал дедушка вне себя от радости. Но и после этого ростовщик долго препирался с бобо, клялся, что такому человеку, как дядюшка Парпи, который хоронил его родного отца, будь у него деньги, насовсем, без возврата, отдал бы десять тысяч рублей. Потом еле поднял свой животище, постанывая, как объевшаяся клевера корова, вышел из дома и пропал на целый час, а может, и больше. За это время можно было сварить плов и съесть его без остатка. Наконец он вернулся, всё так же ойкая и постанывая, бросил перед дедом пачку денег.

– Еле уговорил проклятого!

По приказу дедушки я пересчитал деньги. Надо сказать, я это сделал за секунды, до того натренировался считать деньги.

– Не хватает трёхсот рублей, – объявил я. Мели-ака не поверил мне, пересчитал деньги сам. «Вот гад, а, вот кровопийца, и тут надул меня, бедного!» – выругался он, но добавить нехватающие триста рублей отказался наотрез.

– Хотите – берите, хотите – нет, терпеть ущерб я не намерен! – заявил он, запихивая деньги в карман.

Дедушка поспешно остановил его:

– Ладно, ладно, давай сколько есть.

На другой день мы набили хурджин деньгами, пошли в правление колхоза. Председатель не стал принимать их, посоветовал везти в район, сказав, что наш поступок высоко оценит начальство. Колхозному счетоводу велел ехать с нами.

В военном комиссариате нас встретил знакомый нам уже русский командир. Узнав, в чём дело, он привёл другого командира. Тот тоже был русским, но очень хорошо говорил по-узбекски. Он обнял деда, расцеловал.

– Спасибо, аксакал [17]. Нет, войну мы не проиграем, покуда у нас есть такие отцы, как вы, и воины, похожие на этого парнишку. – Командир указал на меня.

Деньги мы сдали с письмом, которое сочинили ещё загодя. Вот какие, между прочим, были там слова: «Из этой пушки, купленной на деньги уста [18]Парпи из кишлака большой Тагоб, пусть стреляют метко его сыновья-бойцы Анарбай, Бурибай и Дехканбай, а также его племянник по отцовской линии Мирзапалван сын Ахмадпалвана…»

После ухода отца на фронт мама стала к нам ещё внимательнее.

– Как бы то ни было, школу не бросайте, – говорила она, – о том же просил ваш отец.

Обычно я встаю с зарёю и, если мама работает в ночную, отвожу Амана с Рабинисой в поле. Потом возвращаюсь домой и вместе с Усманом, Зулейхой и Султаном иду в школу. Усман хоть и заканчивает первый класс, до сих пор не знает букв. Садится в уголке и давай рисовать. Зулейха учится хорошо. А Султан… тот совсем от рук отбился. В этом году я ни разу не видел, чтобы в школу он пошёл с сумкой, да и пусто в сумке той: Султан все свои книжки и тетради то ли продал, то ли выменял на хлеб или фрукты. Короче, в школу он ходит развлечься, а ещё вернее, ради той пол-лепёшки, которую там дают. На уроках полулежит на задней парте, дрыхнет.

– Почему ты не можешь учиться по-человечески? – спрашиваю я его иногда горестно.

– Как же ещё учиться?! – шумит Султан. – Хожу же я каждый день!..

– Но ты вечно получаешь двойки!

– А что я могу поделать, если учителя других отметок не ставят!

С уходом отца на фронт Султан совсем перестал помогать мне по хозяйству. Если я прошу его что-нибудь сделать, он огрызается: «Ключи от амбара у тебя, а работать будем мы?!» Раз доверил ему эти ключи, потом сам пожалел.

В амбаре хранился кусок засоленного мяса. Так Султан собрал дружков-приятелей, пошли они на пустырь за оврагом и сделали шашлыки из мяса. Попробовал я пожаловаться на него маме, но он и её не стал слушать.

– А сами, а сами… – Султан отбежал к порогу, чтоб легче было дать дёру и закончил: – Целыми днями на поле пропадаете.

– Ну и что? Я работаю…

– Женщина должна сидеть дома, смотреть за хозяйством, за детьми, понятно?!

– Вай, да что ты болтаешь, чтоб язык тебе вороны выклевали. Кто это научил тебя такие вещи говорить?

– Никто, я сам научился!

– Не-ет, ты с чьего-то голоса поёшь!..

– Нет, я сам всё знаю. У женщины в руках не руль трактора, а коровье вымя глядится, понятно! Отдайте нас в детдом, и то лучше будет! Вот посмотрите на мои сапоги – портянки вылезают. Женщины проходу не дают, говорят: «Лучше бы ваша мама за вами смотрела, чем пестовать это грохочущее чудовище!»

– Подожди, сынок, подожди… – умоляла мама, – скажи, кто тебе так сказал?

– Не скажу! – Султан со всей мочи хлопнул дверью.

Мама, конечно, никак не ждала от Султана такой выходки. Побледнела как полотно, застыла как изваяние. Всего этого Султан, по-видимому, наслышался от соседок. Вот ведь люди, впутали в свои пересуды ребёнка. Идёт война, все должны работать не жалея себя: ни мужчины, ни женщины, а они такие разговоры ведут, что просто стыдно.

Мама всё ещё стояла, бледная, посреди комнаты, глаза её были полуприкрыты.

– Арифджан! – позвала она вдруг, придя в себя.

– Да, мама.

– Поди сюда, сынок. – Я прильнул головой к тёплой материнской груди. Мама поцеловала меня в лоб, погладила грубыми руками плечи. – Ты-то у меня умненький, всё понимаешь, верно?

– Понимаю, мамочка.

– И война, вот увидишь, кончится, и папа вернётся, – вздохнула мама. – Сдам я тогда трактор парням, вернувшимся с войны, займусь домом, верно, сынок?

– Да, мама.

– Вот тогда я отмою вас, обстираю, будете ходить у меня чистенькими, опрятненькими, верно, сынок?

– Вы не обращайте внимания на эти разговоры, мама.