Мария Данилова - Аня здесь и там

В тот вечер наша квартира перестала быть голой. Родители расставили мебель и разложили по полкам одежду, я вынула из чемодана свои игрушки, а на холодильник мы повесили магниты и фотографии, которые раньше висели у нас в Москве. Но мне все равно было грустно.

Я лежала на своей новой кровати из интернета, укрытая одеялом дяди Бори и тети Лены. Одеяло было теплое и уютное, хоть и старое. Видно было, что под ним спали и дядя Боря с тетей Леной, и их дети. А если принюхаться, то становилось понятно, что и такса Молли, наверное, тоже иногда лежала на нем.

Как же так, думала я, весь наш дом, моя кровать, все наши вещи, вид за окном, все-все осталось там, в Москве, – а мы теперь здесь. Почему? Зачем?

Но я закутывалась поуютнее в одеяло, и мне становилось немного легче от мысли, что и это одеяло, и вся мебель в нашей нью-йоркской квартире достались нам от Олиных и Лешиных друзей – как будто, проводив нас тогда на перроне, Оля с Лешей передали нас в другие заботливые руки.

Я стояла перед четырехэтажным зданием школы и что есть силы сжимала папину руку. Папа тянул меня вперед, но я не поддавалась.

Вокруг нас роилась пестрая, шумная толпа. Здесь были дети, родители, няни, коляски с орущими младшими братьями и сестрами. Перед глазами мелькали разноцветные рюкзаки, футболки с супергероями, кроссовки, сумки для ланча, заколки в волосах, мягкие игрушки и бутылки с водой.

У меня кружилась голова.

Первый день школы проходил в Нью-Йорке как-то странно. Никаких вам праздничных линеек, белых бантов, никаких песен и речей. Цветов тоже ни у кого не было. Родители просто подводили детей к входу в школу, обнимали, и те уходили внутрь через двойную дверь.

Только мы не двигались с места.

– Пап, как я там буду? Я ничего не понимаю по-английски.

Папа присел на корточки и обнял меня.

– Ты такая смелая, такая умная и талантливая, что не успеешь оглянуться, как будешь лучшей ученицей в этой школе, честное слово!

– Пап, я не хочу…

Уже прозвенел звонок, мимо нас прошмыгнуло еще несколько опоздавших детей, и возле входа в школу мы с папой остались одни. Через некоторое время к нам вышла молодая симпатичная женщина с длинными темными волосами и колечком в носу. Она улыбнулась и сказала папе что-то по-английски. Потом протянула руку в нашу сторону.

Нет, папа, пожалуйста, не надо… не отдавай меня ей…

Но папа передал женщине мою руку, и она потянула меня за собой.

Я уже приготовилась заплакать, но папа прокричал мне вслед:

– Не раскисать!

…Да, не раскисать. Эта драматическая история произошла прошлым летом на нашей подмосковной даче. В тот день Леша и Оля принимали на веранде гостей и, как водится, вели с ними скучные взрослые разговоры, а я от нечего делать забрела в наш знаменитый малинник. На самом деле он давно уже превратился в крапивник, но я все-таки надеялась отыскать там хоть пару ягодок.

Я долго плутала по крапивным джунглям, лавируя между жгучих зеленых кустов, и в конце концов все-таки нашла пару ягод. Именно так: две несчастные малинки. Я была так горда собой и так спешила похвастаться своей находкой, что не заметила могучий корень писательской сосны, который полз по земле. Я споткнулась об него и полетела – прямо в самую крапивную гущу.

Вообще-то обжечься крапивой – не такая уж и трагедия, с кем не бывало. Но на мне были только шорты и маечка, очередной подарок от Оли из «Детского мира», и поэтому на моем теле не осталось ни одного неужаленного места. Я заорала так, что если в малиннике еще и было несколько не обнаруженных мною ягод, то теперь они уж точно слетели от ужаса на землю.

Первым на место происшествия прибежал Леша, как водится, в своих красных штанах. Он поднял рыдающую меня на руки и вынес из крапивы. А потом поставил на землю и строго сказал:

– Не раскисать!

– Как это не раскисать? – От удивления я даже перестала плакать.

– А вот так – взять и не раскисать.

Тем временем к нам уже сбежались все: мама, папа, Оля, гости и Ляля.

– Бедная моя девочка, – застонала мама и бросилась обнимать меня и рассматривать ожоги.

– Ну зачем же ты туда пошла? – сокрушался папа.

– Несчастный ребенок, – запричитала Оля.

Ляля тоже хотела поучаствовать в этой семейной идиллии и поэтому принялась делать сразу все, что умеет: виляла хвостом, лаяла в голос, а потом легла на землю и раскинула в разные стороны все четыре лапы, требуя, чтобы ей почесали живот.

– Стоп, стоп, стоп. – Леша выставил перед собой ладонь, и все послушно замолчали. Даже Ляля прекратила елозить на земле. – Не мешайте нам, мы с Аней учимся не раскисать.

– Смотри на меня. – Леша набрал в легкие воздуха, задержал дыхание на несколько секунд, а потом выдохнул так сильно, что красные штаны вздулись у него на животе. – Ну давай! Теперь ты.

Я шмыгнула носом и тоже сделала глубокий вдох, затем выдох.

И вы представляете, у меня получилось! Я взяла и не раскисла!

…И вот теперь, когда незнакомая женщина в незнакомом городе и незнакомой стране уводила меня в незнакомую школу к незнакомым детям, чтобы учиться на незнакомом языке, я изо всех сил пыталась не раскисать. И, скажу я вам, хотя ни ноги, ни руки у меня не были обожжены крапивой, не раскиснуть было не очень-то легко.

Из школы меня забрала мама, и мне кажется, я никогда так не ждала ее, как в тот день. Так, наверное, устроены все люди: когда человеку грустно или страшно, он хочет к маме. Моя мама, например, уже совсем взрослая, но, когда идет к зубному врачу, всегда хочет к Оле. Так что уж говорить обо мне.

Мама спросила, как прошел мой первый день в школе, но я толком даже не смогла ничего ей рассказать. Я помню, что сначала повсюду стоял шум и гам, а потом я вдруг оглохла, перестала что-либо слышать, как будто в уши мне набили ваты. Или как будто я смотрела по телевизору фильм, в котором учительница и дети постоянно шевелили губами, что-то рассказывали и о чем-то расспрашивали меня, но я не понимала ни одного слова, потому что кто-то отключил у телевизора звук.

Мама обняла меня крепко-прекрепко и объявила, что сегодня намерена избаловать меня так, как нам с Олей и не снилось. Мы сели на метро и поехали в Центральный парк, тот самый, о котором мне столько рассказывали.

Вблизи он и правда оказался гигантским, с Дедушкиной грядкой я, конечно, погорячилась. И в нем действительно было столько детских площадок, что мы с мамой даже запутались считать. На одной из них бил фонтан, в котором плескались дети.

Фонтан то замирал, и тогда вода исчезала, то оживал и выпускал высокую, сильную струю, которая сначала била вверх, а потом распадалась на множество мелких струек и поливала детей с ног до головы, как из душа, – под их оглушительный визг.