Ференц Молнар - Мальчишки с улицы Пала

— Разбили их!

Бока печально улыбнулся в ответ.

Но Яно воспламенился:

— Разбили!.. Выгнали!.. Вышвырнули!..

— Да, — чуть слышно произнес генерал.

Молча постоял он рядом со словаком, потом спросил:

— Знаешь, Яно, что случилось?

— Что?

— Немечек умер.

Словак сделал большие глаза и вынул трубку изо рта.

— Который это Немечек? — спросил он.

— Маленький такой, белокурый.

— Ага, — промолвил словак и опять сунул трубку в рот. — Бедняга.

Бока вошел в калитку. Большой незастроенный участок земли, свидетель стольких веселых игр, был теперь тих и спокоен. Бока медленно перешел его и остановился у рва. Ров еще хранил следы боя. На песке всюду виднелись отпечатки ног. Бруствер местами осыпался, обрушенный бойцами, когда они по сигналу атаки вылезали из окопа.

А дальше высились темные, черные громады штабелей, увенчанные фортами, стены которых были осыпаны самодельным «порохом» — песком.

Генерал присел на бруствер, подперев голову рукой. Тихо-тихо было на пустыре. Тонкая железная труба, успевшая к вечеру остыть, дожидалась утра, когда прилежные руки снова разведут под ней огонь. И пила тоже отдыхала; и домик дремал, обвитый плетями дикого винограда, на которых уже распускались листочки. Издали, словно сквозь дрему, доносился городской шум. Гремели экипажи, слышались возгласы. А из выходившего в соседний двор окна, в котором уже зажегся свет, лилась веселая песня. Это служанка, наверно, распевала на кухне.

Бока встал и пошел налево, к сторожке. Там, где Немечек, словно легендарный Давид — Голиафа, поверг наземь Фери Ача, он наклонился и стал отыскивать на песке дорогие следы, которые так же исчезнут, как исчез его маленький друг из этого мира… Земля здесь была вся взрыта, но следов не оказалось. А уж он, Бока, узнал бы их! Следы Немечека были ведь так малы, что краснорубашечники удивились, обнаружив их в развалинах в тот памятный день: нога у него была даже меньше, чем у Вендауэра…

Вздохнув, Бока побрел дальше. Миновал форт номер три, на вершине которого белокурый мальчуган в первый раз увидел Фери Ача, когда тот, глянув на него сверху, крикнул: «Смелей, Немечек!»

Генерал устал. День этот измучил его душевно и физически. Он даже пошатывался, как пьяный. С трудом взобрался он на форт номер два и примостился наверху. Тут, по крайней мере, никто его не видит, никто не мешает отдаться дорогим воспоминаниям, а может, и выплакать свое горе, если только удастся заплакать.

Вдруг ветер донес до него чьи-то голоса. Он посмотрел вниз и заметил у сторожки две маленькие темные фигуры.

В темноте Бока не мог разобрать, кто это — свои или чужие, и стал прислушиваться: может быть, удастся узнать по голосам.

Внизу тихонько разговаривали два мальчика.

— Слушай, Барабаш, — говорил один, — вот мы стоим на том самом месте, где бедный Немечек спас нашу державу. Наступило молчание.

— Давай мириться, Барабаш, — опять послышался голос. — Только по-настоящему, навсегда. Ну чего нам ссориться?

— Ладно, — буркнул растроганный Барабаш. — Помиримся. Раз уж для того пришли…

Снова наступила тишина. Оба молча стояли друг против друга: каждый ждал, чтобы другой сделал первый шаг к примирению.

— Значит, мир, — промолвил наконец Колнаи.

— Значит, мир, — с чувством отозвался Барабаш.

Они пожали друг другу руки и долго стояли, не разнимая их. Потом, ни слова не говоря, обнялись.

Свершилось. И это чудо свершилось… Бока сверху, из форта, смотрел на них, ничем не выдавая своего присутствия. Ему так хотелось побыть одному… Да и с какой стати мешать им?

Но вот два друга направились к улице Пала, негромко беседуя.

— На завтра по латыни много задано, — сказал Барабаш.

— Да, — подтвердил Колнаи.

— Тебе хорошо, — вздохнул Барабаш, — ты вчера отвечал. А меня давно не вызывали, значит, на днях обязательно вызовут.

— Смотри не забудь: тринадцать строк из второй главы, с десятой по двадцать третью, учить не надо, — сказал Колнаи. — У тебя отмечено?

— Нет.

— Но ты же не станешь все зубрить — и нужное и ненужное? Давай я зайду сейчас к тебе и отмечу.

— Ладно.

Ну вот, у этих двух уже уроки на уме. Эти быстро забыли. Немечек умер, но зато господин Рац живет и здравствует, и латынь тоже, а самое главное — сами они живы и здоровы…

Ушли, потонули в вечерних сумерках. И Бока остался наконец совсем один. Но на душе у него было неспокойно. Кроме того, становилось уже поздно. С йожефварошского собора плыли мягкие звуки благовеста.

Бока спустился вниз, постоял у сторожки. Он увидел Яно, который шел назад от калитки. Рядом с ним, виляя хвостом и поводя носом, бежал Гектор. Бока подождал их.

— Ну? — спросил словак. — Барчук не пойдет домой?

— Иду уже, — возразил Бока.

— А дома вкусный, горячий ужин, — снова осклабился сторож.

— Вкусный, горячий ужин, — машинально повторил Бока и подумал, что и в домике бедняка-портного, на кухне, тоже садятся сейчас ужинать двое: портной и его жена. А в комнатке горят свечи. И висит красивый двубортный пиджак господина Четнеки.

Просто так, мимоходом, заглянул Бока в сторожку.

Там ему бросились в глаза какие-то странные предметы, прислоненные к стене. Красно-белый жестяной кружок, вроде тех, что держат стрелочники, когда мимо будки проносится скорый поезд. Потом какая-то тренога с медной трубой наверху, белые крашеные рейки…

— Что это? — спросил он. Яно заглянул внутрь:

— Это? Это — господина инженера.

— Какого господина инженера?

— Инженера-строителя. У Боки сердце так и упало.

— Строителя? Что ему здесь нужно? Яно затянулся трубкой.

— Строить будут.

— Здесь?

— Здесь. В понедельник придут рабочие, начнут копать… ров выроют… фундамент заложат…

— Как! — воскликнул Бока. — Здесь будут строить дом?!

— Дом, — равнодушно подтвердил словак, — большой, четырехэтажный… Владелец пустыря хочет строить здесь дом.

И ушел в сторожку.

Боке показалось, будто весь мир перевернулся. Слезы наконец брызнули у него из глаз. Он быстро пошел, а потом побежал к выходу. Он спасался бегством, спеша покинуть эту неверную землю, которую они защищали с такой страстью, таким геройством и которая теперь так вероломно навсегда отказывалась от них ради большого доходного дома.

У выхода Бока еще раз оглянулся назад, как изгнанник, навеки покидающий родину. И к великой скорби, сжавшей его сердце, примешалась капля слабого, но все же утешения. Пусть не дожил бедный Немечек до того момента, когда делегация «Общества замазки» пришла просить у него прощения, зато он, по крайней мере, не увидел, как у него отнимают родину, за которую он погиб.