Сергей Алексеев - Секретная просьба (Повести и рассказы)

— Читай, да внимательно, — наставлял комендант.

Обрадовался молодой офицер: «Повезло. Буду себе полёживать, буду себе почитывать».

И вот стали поступать к декабристам книги.

Полёживает офицер, почитывает. Прочитает, пишет на первом листе «Читал», расписывается и отдает декабристам.

За первой партией книг поступила в Сибирь вторая, затем третья, четвёртая, пятая. Всё больше и больше приходит книг. Привозят десятками, сотнями. Тащат их в комнату к офицеру. Завалили книги углы, поднялись от пола до самого потолка. С ужасом смотрит молодой офицер на эти печатные горы. А книги идут и идут.

Присылают их в пачках, в мешках, в деревянных ящиках. Разные книги сюда приходят: по астрономии, по геологии, по географии, по биологии, по философии, по математике…

А тут пришёл обоз из пяти саней.

— Что такое? — кричит офицер.

— Книги.

— Какие книги?!

Отвечают:

— Медицинская библиотека.

А в этой библиотеке четыре тысячи разных книг.

— Боже! — вырвалось у офицера.

Где же книги ему читать! Листать едва успевает. Сидит за столом от зари до зари. Уже не пишет на книгах «Читал», помечает «Свидетельствовал».

А тут повалили иностранные книги. На французском, английском, турецком, испанском, арабском — на пятнадцати языках.

Совсем ошалел бедняга. Уже и не может понять, какую книгу с какого конца листать. Словарями обложился со всех сторон. Словарей не хватает. Сторон не хватает.

А главное, как разобраться, как уследить, какая книга из них запретная.

— По названиям определяй, по названиям, — советует комендант.

Взял комендант рядом лежащую книгу, прочитал: «Опыт археологических исследований».

— Вот видишь, — сказал офицеру. — Археология. Тут ничего нет запретного. Значит, давай.

Потянулся за другой книгой. Попалась иностранная, с картинками. На картинках жуки и бабочки. «История насекомых», — перевёл комендант название книги.

— Тут тоже нет ничего опасного, — объясняет комендант. — Тоже смело её давай. А вот если попадётся, — комендант кашлянул, — про государя императора и недоброе, так не давай. Понял?

— Понял, — сказал офицер.

Ушёл комендант.

Открыл молодой офицер книгу «Опыт археологических исследований», пометил на ней «Свидетельствовал», расписался, хотел положить в сторону, однако заинтересовался, открыл страницу, прочёл первые строчки и ахнул. Ничего там нет про археологические исследования, а речь в ней как раз о том, что власть царей — власть деспотическая, что надо царей свергать.

Потянулся к «Истории насекомых», посмотрел на жуков и бабочек, раскрыл словарь, начал читать, а в книге вовсе не про жуков и бабочек и хотя не по-русски, опять про царей и опять недоброе.

Присмотрелся офицер к одной книге, к другой. И только теперь заметил, что заглавные листы у них вклеены. Взяты из других книг. Жуки и бабочки тоже вклеены.

Бросился офицер к коменданту.

— Ах, негодяи! — кричал комендант. Потом успокоился. Изобретательно, — проговорил. — Вот что, — сказал офицеру. — От этих господ голова у меня болит. Разберись-ка, любезный, сам. Поступай, как сочтёшь разумным.

А как поступать? Особенно если книги на языках турецком, арабском или китайском.

Придумал наконец офицер: одну книгу налево, вторую — направо, одну декабристам, вторую — взапрет. Даже листать не надо.

Четыре часа утра.

— Подымайся! — неслась команда дежурного унтер-офицера.

Гремя кандалами, каторжане сползали с нар.

Так начинался рабочий день в Благодатском. Работали здесь декабристы глубоко под землёй. Добывали свинцовую руду, дышали едкой рудничной пылью.

В Чите рудников не было. Тут и работа была иной, по сравнению с прошлой, — лёгкой. Подметали улицы. Рыли рвы и канавы. Чистили казённые хлевы и конюшни. Чинили частокол, окружавший Читинский острог. Мололи зерно на ручных мельницах. Работа нерадостная. И всё же нет-нет — схватит людей озорство.

— Господа! Сегодня дуэль, дуэль! — выкрикивал Щепин-Ростовский. Кого в секунданты?

— Пущина!

— Пущина!

— Лунина!

Составят декабристы четвёрки. В одной старшим Щепин-Ростовский, в другой Басаргин, Розен или Михаил Бестужев.

— Начинай! — командует Пущин.

«Дуэль» начинается. Состязаются декабристы, кто раньше зерно смолотит.

— Не отставай! — басом гудит Щепин-Ростовский.

— Не отставай! — Басаргин нараспев выводит.

Уходит зерно к жерновам за ведром ведро. Белым чудом мука ссыпается.

На многие работы водили в Чите декабристов. Но чаще всего заключённых гнали к оврагу. Памятен декабристам этот овраг.

Засыплют декабристы овраг, заровняют, зачистят. Пройдёт дождь размыло опять овраг. Снова лопаты и тачки в руки. Снова дождь — и опять начинай всё сначала. Человеческий труд, как дым, — в трубу. Без всякой пользы, без всякой цели.

Измотал декабристов овраг.

— Господа, дуэль, дуэль! — пытался и здесь чем-то увлечь товарищей Щепин-Ростовский.

Однако никто не откликался.

Первым не выдержал Бобрищев-Пушкин:

— Не могу! Тошнит!

И вдруг, словно в истерике:

— Не могу! Бесцельно! Бездумно! Как миф! Как дым! Не могу. Лучше назад — в рудники, под землю. Там хоть польза стране и людям. Бесцельно! кричал Бобрищев.

Еле его успокоили.

Срывались Давыдов, Вадковский, братья Беляевы. Да и другим этот овраг словно кинжал у сердца.

«Чёртовой могилой» назвали овраг декабристы. Правда, никто из них здесь не погиб. Да и вообще могил никаких здесь не было. Однако с названием этим никто не спорил. Даже солдаты-охранники.

— Могила, как есть могила, — говорили они. — Господа офицеры молодость, силы свои хоронят.

Декабристы любили песни. Весёлые — в дни веселий. Грустные — когда становилось грустно. Пели народные песни. Пели арии и романсы. По-французски пели песни французские. Итальянские — по-итальянски. Были песни и собственных сочинений Но самой любимой, той, которую декабристы исполняли чаще всего и громче, была революционная песня «Отечество наше страдает под игом твоим».

Запевали её обычно тогда, когда строем шли на работу. Начинал Тютчев. У него был мягкий красивый голос. Затем подхватывали братья Александр и Николай Крюковы. У этих был бас. Потом подключались все.

Офицер Сорокин, начальник караула, который сопровождал декабристов на работу и с работы, каждый раз, когда начиналась песня приходил в ужас: «Крамольная!»

— Молчать!

Декабристы умолкали. Но шагов через сто опять начиналось «Отечество».

Молчать!

Вновь обрывалась песня. Но опять ненадолго.

Мучился Сорокин с декабристами. Поступал и по-грубому и по-хорошему. Не помогало.

— Это же про Наполеона, — отшучивались декабристы.