Сергей Алексеев - Секретная просьба (Повести и рассказы)

— Палочка, палочка, — шепчет Нюта, — сделай так, чтобы я оказалась дома.

Закрыла Нюта глаза. Ну, думает, всё. Наверно, уже я дома.

Открыла. И вначале даже себе не поверила. Всё тот же лес, всё та же поляна, та же берёза.

«Поторопилась», — решила Нюта. Снова сомкнула веки. Стояла долго-долго. Ноги уже затекать начали. Опять открыла глаза. Всё тот же лес окружает Нюту.

«Я заклинаний, видать, не знаю. Эх, Митю бы сюда!» — подумала Нюта.

Все эти дни Митю не покидало какое-то беспокойное чувство. Чем-то тяжёлым давило на душу. Всё волновался за Нюту. «Луга — река глубокая. Ох, уж этот мне Ромка!» — поминал горбун недобрым словом соседа.

Вот и сегодня. Вечер. Скоро совсем стемнеет. Не сидится Мите в избе. «А ну-ка, схожу на Лугу».

Переступил он порог, быстрым шагом пошёл к воротам. Смотрит — за воротами на дороге крутится Ромка. «Значит, вернулись», — подумал Митя.

— А где же Нюта? — спросил горбун.

— Как — где? — поразился Ромка. — Вы же избу с ней конопатите.

— Избу?

— Ну да, — ответил Ромка. — С утра и до вечера.

Захлопал Митя глазами. Что такое? Не может понять.

— Не конопатим мы вовсе избу, — ответил Митя. — Это вы чуть свет убегаете с ней на Лугу.

— На Лугу?! — Теперь пришёл Ромкин черёд удивляться.

Смотрит Ромка на Митю. Смотрит Митя на Ромку. Обнаружился Нютин обман.

Смотрел, смотрел Митя на Ромку, и вдруг нашло на Митю то самое головная его болезнь.

— Ангелы, ангелы, — зачастил Митя, — зачем вы забрали Нюту? Ангелы, Нюта у нас одна.

Схватил Ромка Митю за грудки, затряс.

— Где Нюта? — кричал он в самое Митино ухо. — Где Нюта?!

Однако Митя смотрел на него водянистыми, ничего не понимающими глазами и лишь повторял:

— Ангелы, ангелы, вы берегите на небе Нюту. Не пускайте её на Лугу. Нюта — царевна. Нюта у нас одна.

Нюте страшно. Она впервые оказалась ночью одна в лесу. Вот уже более часа Нюта бежит, бежит и бежит. Спотыкается, падает, поднимается и снова без оглядки несётся вперёд.

Ей чудится, что сзади кто-то её догоняет. Она даже слышит шаги. Громкие, звучные. Словно где-то обух вбивает сваи.

Ветви хлещут её по лицу, царапают щёки и руки. Но Нюте кажется, что это вовсе не ветви, а злые духи тянут к ней свои длинные пальцы.

Она спотыкается об оголённые корни деревьев. И кажется ей, что ото какие-то чудовища хватают её за ноги.

В ушах у Нюты гогот и свист. Весь лес дребезжит, хохочет и плачет.

Нюта затыкает уши. Она не в силах больше бежать. «Остановись, остановись!» — командует Нюта. Но ноги её не слушают. Они всё бегут и бегут. Словно огромной силы пружина спрятана где-то в Нюте. И вот, раскручиваясь, она гонит её вперёд. И этому нет конца. Как нет конца лесу. Как нет конца страхам.

Но вот пружина ослабла. Ноги переступили в последний раз. Девочка остановилась.

И сразу всё стихло. Исчезли визги и крики. Никто не хватает Нюту за ноги. Никто не царапает руки и щёки. Никто не вбивает сваи. И лишь громко-громко стучит сердце. Бьётся, как птица в стекло. Вот-вот выпрыгнет сердце наружу.

Нюта переводит дыхание. Она почти успокоилась. Ночь. Тишина.

«Вот и не страшно, — думает Нюта. — Нисколько не страшно. Так, ерунда!»

И вдруг — прямо у Нюты над головой послышался тихий клёкот и сразу же душу рвущий на части крик. Это проснулся филин.

Нюта вскрикнула и потеряла сознание.

Филин глянул на девочку и, чуть разжав когти, переступил с лапы на лапу.

Ромка не сразу догадался, где Нюта. Лишь потом, отойдя от Мити, он вдруг вспомнил последний свой разговор с девочкой, тот, в котором Нюта заговорила про волшебную палочку.

«В лес, ушла в лес», — как шилом кольнуло Ромку.

— Бог ты мой! — всплеснула руками Вириха. — Недоглядела. Дитё, несмышлёныш. — Она отставила подойник. (Старуха доила коров.) Её сухие, жилистые руки как плети повисли вдоль тощего тела.

— Там волки, — шептались ребята. — Там болота и трясины. Леший, леший её уволок.

Давно в Ромашках не творилось такого. Весть о пропаже девочки неслась от избы к избе. И удивительно: никто не ругался. Дурного никто не сказал про Нюту. А говорили совсем иное.

— Дитятко. Она же для Мити. Для добрых дел.

Чуть ли не половина Ромашек тут же отправилась в лес. Ещё раньше, не заходя в деревню, прямо с графской усадьбы, не выбирая дороги, полем побежала в лес и старуха Вириха.

— Ох, ох, — вздыхала она. — Не сберегла. Неужели и эту господь отымет?

Ромка нёсся вместе со всеми.

— Оно бы огню прихватить! — выкрикнул кто-то.

Тогда Ромка вернулся назад. Однако вскоре, люди ещё не дошли до леса, он появился снова. Верхом на коне. На любимом Арапчике, с горящим факелом, как с мечом, в руках.

Он пришпорил Арапчика и, словно в воду, нырнул в темноту.

Сколько пролежала в забытьи Нюта? Час, два, а может, всего минуту. Только вдруг показалось Нюте, что кто-то её тормошит за плечи.

— Нюта, Нюта, — слышит Нюта знакомый голос.

Приоткрыла она глаза. Смотрит: лошадиная морда, догорающая головня, чей-то чуб и густые брови.

«Так это же Ромка!» — мелькнуло у Нюты, и снова закрылись глаза.

Когда Нюта полностью пришла в себя, она уже была на спине у Арапчика. Нюта видит Ромку, чувствует тёплую холку лошади. Девочка полулежит. Ноги её свисают. Правое плечо упирается в Ромкину грудь. В руках мёртвой хваткой зажата волшебная палочка.

Арапчик идёт шагом. Откуда-то сверху свисают еловые ветви. Растворяясь в ночном небе, над головой у Нюты бесконечной чередой проплывают листья. И сквозь них, то исчезая, то вновь появляясь, всё с тем же любопытством смотрит на Нюту звезда, та самая, а рядом с ней и её подружка.

И Нюте кажется, что Арапчик вовсе не конь, а сказочный Серый волк. И Ромка не Ромка, а красавец Иван-царевич. И конь ступает не по земле, а бесшумно скользит по лесу. И плывут они в дальние дали, минуя ветры и грозы.

Нюте спокойно. Нюте на редкость радостно.

— Ты царевич? — спросила Нюта.

Ромка не понял и только повёл плечами.

Вскоре Нюта и Ромка снова пошли на берег Луги. Только не купались они теперь. Было ветрено. Низко ползли облака. Вода казалась стальной по цвету и била рябью в холодный берег.

Сидели вначале молча. Нюта вспоминала город и речку свою Миасс. Всё казалось далёким-далёким. Словно и вовсе не было. Ни того страшного дня и офицерских криков над кручей Миасса. Ни погребов, в которых сидела Нюта. Ни долгого и сложного пути в Петроград.

И то, что было после, тоже как-то забылось. Не то чтобы совсем. Нет. Нюта помнит и Вирова, и комиссара Лепёшкина, и Наливайку, и Зигу, и товарища Ли. Помнит «Гавриил» и Кронштадт. Но всё это как-то расплылось в сознании Нюты.

Ясно осталось одно — добрая память о людях. И о балтийцах, и о тех, кто укрыл её от расправы в Миассе, и о тех, кто принял её, как свою, в Ромашках.