Сергей Алексеев - Секретная просьба (Повести и рассказы)

Затем батюшка и Лихоборов отошли, а поручик опять повернулся к собравшимся. Заглянув в блокнот, он выкрикнул:

— Крестьянин Юхим Задорнов.

— Крестьянин Юхим Задорнов, — прогудел стоявший рядом с офицером усатый фельдфебель.

— Я, — отозвался Задорнов.

К нему подошли солдаты, вывели из толпы.

— Крестьянин Иван Горемыка!

Вывели Горемыку.

— Крестьянка Пелагея Вирова!

Толпа молчала.

— Крестьянка Пелагея Вирова!

— Где крестьянка Пелагея Вирова?

Толпа молчала.

Тогда к Щербацкому опять подошёл отец Капитолий, потянулся к офицерскому уху. Поручик, выслушав, понимающе мотнул головой.

Кроме Юхима Задорнова и Ивана Горемыки, всех распустили. Через два часа солдаты приволокли в село и старуху Вирову. Всех троих посадили в подвал господского дома.

На следующий день они, как активисты ромашкинской коммуны, были повешены.

— Вот и свиделись, — сказала перед смертью старуха Юхиму Задорнову.

— Выходит, что свиделись, Пелагея Никитична, — ответил Задорнов.

В день казни ромашкинских коммунаров на Митю снова напала его болезнь.

Он носился по селу и то пронзительно горько плакал, то заливался безумным хохотом.

— Ангелы, ангелы! — выкрикивал Митя. — Проснитесь быстрее, ангелы. Разбудите вы нашего боженьку. Сатана на земле…

Горбун подбегал то к солдатам, то к усатому фельдфебелю, то к самому офицеру Щербацкому.

— Глянь, глянь, — дурачок! Песенку спой, дурачок, — гоготали солдаты.

— Пошёл вон, — отгонял Митю усатый фельдфебель.

Поручик Щербацкий брезгливо морщился и взмахивал перед самым Митиным носом нагайкой.

Всю ночь горбун простоял на коленях в углу избы под иконами. Он исступлённо бил головой о пол и тянул своё бесконечное:

— Ангелы, ангелы…

Нюта боялась к нему подойти. Она тихонько лежала на печке. Жалость к Мите, мысль о повешенных, жалость к самой себе заполнили душу девочки. Бессильная злоба давила Нюту. «Был бы Ромка, Ромка придумал бы…» сжимала Нюта свои кулачки. Она лежала и молча плакала.

Потом Нюта уснула. Когда она снова открыла глаза, Мити в избе уже не было. Наступил день. Ярко светило солнце.

Девочка спрыгнула с печки, вышла на улицу.

Митя не бегал теперь по селу. Он неподвижно сидел у виселицы, смотрел на Пелагею Никитичну и что-то шептал.

В это время на площади появился поручик Щербацкий. Офицер остановился, посмотрел на Митю, на повешенных, усмехнулся.

Непонятно — то ли Митя услышал смех, то ли повернулся случайно, но вот он увидел Щербацкого.

Ещё минуту горбун сидел неподвижно, потом резко поднялся, подбежал к офицеру, уставился в свиные глазки Щербацкого и вдруг закричал:

— Сатана, сатана! Ангелы, ангелы, сатана на земле!

Щербацкий попятился. Митя потянул к нему руки, вцепился в военный френч. Поручик хотел оттолкнуть горбуна, но тот тряхнул офицера с такой силой, что Щербацкому показалось, будто его голова отделилась от тела. Затем Митя схватил офицера, повалил, подмял под себя.

Но тут подбежали солдаты.

Митю оттащили. Щербацкий поднялся. Он был бледен. Глаза сузились, стали совсем крохотными.

— Вздёрнуть! — взвизгнул Щербацкий.

Белые схватили Митю. Через минуту всё было копчено. Тело горбуна колыхнулось, дёрнулось, замерло…

В тот же вечер, вернувшись в избу, Нюта полезла под Митину лежанку, вытащила резной сундучок. Какой-то железкой она сбила замок, подняла крышку, достала гранату.

Потом она пробралась к дому Щербацких. Нюта заглянула в раскрытое окно бывшей графской гостиной. Там за столом сидели поручик Щербацкий, Фаддей Лихоборов, отец Капитолий.

— Тем лучше, тем лучше, — шептала Нюта. — Всех сразу. Вот так!

Щербацкий, Лихоборов и отец Капитолий играли в карты. На столе стояло вино. Время от времени все трое о чём-то спорили.

Нюта ухватилась за подоконник. Поднялась, занесла руку. Раскрытая рама пискнула. Щербацкий поднял голову. Их глаза встретились. Ясные, бесстрашные глаза Нюты, полные ужаса глазки Щербацкого. Нюта размахнулась, швырнула гранату. В комнате раздался страшенный взрыв.

Дорога. Дорога. Судьба-дорога. Дорога, как время, вперёд бежит.

Утро. Проснулось солнце. Скинуло шапку:

«Здравствуйте, люди! Здравствуй, Анюта! Братишка, куда ты опять идёшь?»

Дорога. Дорога. Идёт она полем, то вьётся лесом, то через речку мостком скрипит. Сбегает в низинку, лезет на горку. Змейкой во ржи шуршит.

Ночует Нюта в крестьянских избах.

— Куда же ты, дитятко? — спросила хозяйка.

Ответит невнятное что-нибудь Нюта. Не пытает больше хозяйка. Мало ли дел на земле у людей.

Выспится Нюта, а утром:

— Спасибо, — и снова идёт вперёд.

Едет мужик дорогой. Остановится.

— Кто ты такая? Садись, подвезу.

Залезет Нюта на дроги и снова ответит так, что только думай-гадай, куда же идёт девчонка.

Оберегается Нюта.

А вокруг? Везде, как в Ромашках. Стонет вокруг земля.

Куда ты шагаешь, Нюта? Что ждёт тебя в палеве этих суровых дорог, в это нелёгкое лето?

Дорога, дорога. Судьба-дорога. Шагает по небу солнце. Шагает под небом Нюта. Дорога, дорога вперёд бежит.

Нюта идёт в Петроград. В Красный Питер её дорога.

«Чуть подучусь, — мечтает девчонка, — комендором, как Виров, стану. С „Гавриила“ теперь никуда. Пусть попробует только Лепёшкин».

Шагает Нюта, вспоминает про Ромку. Ромка теперь далеко. Ромка герой, Ромка бьёт белых. Представляется Нюте Ромка верхом на лихом коне. С острой шашкой в руке. С красной звездой на шлеме.

Ромка, Ромка. Царевич Ромка, а помнишь ли Лугу, помнишь ли лес?..

Неделя, как Нюта уже в пути. Далеко за плечами остались и речка Луга, и Ромашки, и город Ямбург. Где-то рядом проходит фронт. Пробраться бы только в Гатчину. За Гатчиной сёла: Красное, Детское. За ними Пулково, Питер, Кронштадт, «Гавриил»…

Ночевала Нюта в большом селе. Тут и застала её долгожданная весть: Красная Армия погнала Юденича. Утром в селе появились белые — отходящая с боем часть.

Длинной кишкой втянулся в село обоз, до сотни телег, гружённых разным добром, пенькой и душистым хлебом. Шумно, с криком и гамом входили роты.

Вступив в село, белые тут же начали рыть окопы. На церковную колокольню подняли пулемёт. За крайним домом, в тени рябин, поставили пушку.

Среди дня в село зашёл незнакомый мальчик — оборвыш, нищенка. С латаной торбой через плечо он ходил от избы к избе, стучался несмело в двери.

— Сироте бездомному, люди добрые, христа ради, на пропитание… выводил он страдальческим голосом.

Пришельца Нюта заметила издали. Он шёл медленно, осторожно пробирался между обозных телег, запрудивших сельскую улицу; с детским любопытством посматривал по сторонам. Мальчик подходил всё ближе и ближе. И вдруг словно оборвалось что-то у Нюты. Нюта признала Ромку.