Лидия Чарская - За что? Моя повесть о самой себе

Ветер рябил изумрудную зелень, и шепот рощи разносился далеко-далеко…

Старые сосны шептали:

– Мы знаем славную сказку!

Им вторили кудрявые белоснежные березы:

– И мы, и мы знаем сказку!

– Не сказку, а быль! Быль мы знаем! – звенели серебряными листьями молодые, гибкие тополя.

– Правдивую быль, прекрасную, как сказка! Правдивую быль расскажем мы вам, – шептали и сосны, и березы, и тополя…

Какая-то птичка чирикнула в кустах:

– Быль! Быль! Быль расскажут вам старые сосны. Слушайте! Слушайте их!

И сосны зашептали так тихо и одновременно так внятно, что маленькая девочка, сидящая под одной из них, самой пышной и пушистой, услышала все от слова до слова.

И правда: то была не сказка, а быль. Славная быль-сказка!

– Жил на свете человек, – шептали старые сосны, – прекрасный, как солнце, с золотым сердцем, полным благородства и доброты. «Честность и труд!» – было его девизом.

И жила-была на свете девушка – нежная, как цветок мимозы, кроткая, как голубка, – она была любимицей всей семьи.

И однажды они встретились, полюбили друг друга и поженились…

Ох, что это была за жизнь! Что это было за счастье! Такое бывает только в сказках… Но жизнь – не сказка, и так не могло долго продолжаться…

Стоял январь. Гудела вьюга. Метель плясала и кружилась над серым городом. Люди спешили в церковь. Было воскресенье. И в этот день у счастливой пары родилась дочь – малюсенькая девочка с живыми серыми глазами.

У колыбели девочки сошлись четыре добрые волшебницы, – или нет! не волшебницы, а четыре добрые простые девушки – родные тетки новорожденной, сестры матери, лежавшей в соседней комнате на смертном одре.

– Какое странное лицо у девочки! – сказала старшая из теток, Юлия, поклонница всего таинственного. – Помяните мое слово, эта девочка не проживет долго.

– Что ты! Что ты! – замахала на нее руками вторая сестра, Ольга, – стройная, высокая, добрая и ласковая. – Дитя должно жить, жить нам на радость… И если что случится с сестрой Ниной, мы вырастим малютку и все вчетвером заменим ей мать.

– Да, да! Она будет наша! – сказала третья сестра, Лиза, – полная, голубоглазая тридцатилетняя девушка с мягким ласковым взором, скрытым за стеклами очков. – Клянусь, я заменю ей мать.

– Сегодня воскресенье, – вступила в разговор самая младшая из сестер – Капитолина, или Линушка, как ее звали в семье, и ее жизнерадостные карие глаза, оживляющие некрасивое, но чрезвычайно симпатичное лицо, остановились на девочке, – ребенок родился в воскресенье! А воскресные дети обыкновенно бывают счастливы.

– Девочка будет счастлива! Она должна быть счастлива! – хором подхватили сестры.

Вдруг им почудилось, будто некая легкая бестелесная тень приблизилась к колыбели. Это была какая-то фигура, одетая в серое платье с капюшоном, похожая на монахиню, в то же время она была призрачной, воздушной, как сон… Она неслышно скользнула между сестрами и, склонившись над ребенком, как будто поцеловала его.

– Это судьба! – шепнула Юлия, заметив призрак. – Судьба поцеловала дитя!

– Судьба поцеловала ребенка! – повторила за ней Лиза и опустила голову.

Когда она подняла ее, призрак уже исчез. Четыре сестры были теперь одни в комнате. Фигура в сером словно растаяла в сумерках. И тогда они все четверо окружили колыбель. Дитя лежало с открытыми глазами, и – странно! – почудилось ли сестрам или нет, но легкая улыбка играла на крошечных губах девочки, которой было от роду всего-то шесть часов.

– Необыкновенный ребенок! – прошептали все четыре тетки разом.

Вдруг порывистый стон метели поразил их слух.

– Как воет ветер! – прошептала Лина. – Вы слышите, как стонет вьюга за окном?

Но то стонала не вьюга – Лина ошиблась. На пороге появился бледный человек с дико блуждающим взглядом. Это из его груди рвались судорожные вопли:

– Скорее… пойдемте к ней… к моей Нине… Она умирает!..

В ту же ночь прекрасная, кроткая душа Нины Воронской улетела к Богу… Малютка Лидия осталась сиротой…

Вот о чем шептали старые сосны, и их внятный шепот далеко-далеко разносился по округе…

– Лида! Лидок! Лидюша! Лиденчик! Лидок-сахарок! Где ты? Откликнись, девочка!

Откликнуться или нет? Я зажмуриваюсь на минутку и сладко потягиваюсь, как котенок. Ах, как славно пахнет соснами! Тетя Лиза, моя вторая мама, живущая с нами в доме, говорит, что это очень здоровый запах. Значит, не грех им надышаться вволю, досыта. И потом, здесь так чудесно, в зеленой роще, где я представляю себя заколдованной принцессой из тетиной сказки, а деревья – великанами-волшебниками, заворожившими меня… И мне решительно не хочется никуда идти.

– Лида! Лидушка! Лидок-сахарок! – надрывается резкий голос.

Я знаю, чей это голос: это моя няня Груша.

«Пусть, пусть покричит!» – соображаю я (потому что, хотя мне только четыре года, я все-таки уже умею соображать!).

Я не люблю няню. У нее злое-презлое цыганское лицо. Она строгая, сердитая и никогда не играет со мной и не рассказывает мне сказок, как тетя Лиза. Она только любит наряжать меня, как куколку, и выводить на прогулку в большой парк, в большой Царскосельский парк (мы живем в Царском Селе, недалеко от этого парка), где есть такое чудное прозрачное озеро с белыми лебедями. Тут няня садится на скамейке, и вмиг ее окружают другие няньки.

– А ведь наша Лидюша здесь наряднее всех, – говорит няня, с презрением оглядывая прочих детей в простеньких костюмчиках.

Няньки зеленеют от злости, а моя няня продолжает рассыпаться бисером:

– И красавица она у нас на диво!

Ну, уж с этим никто из них не может согласиться… Что меня нарядили, как куколку, это верно, но что у меня вздернутый нос и толстые губы, этого тоже никто не станет отрицать.

– Ну, уж и красавица! Мальчишка какой-то!

Няня обижается, и они начинают спорить, а я тем временем непременно падаю и разбиваю себе нос. Тут на «красавицу» обрушивается буря нареканий, выговоров, упреков…

Нянька выходит из себя, а я начинаю реветь от незаслуженной обиды. Несмотря на то что я совсем еще крошка, я отлично понимаю, что не любовь ко мне руководит похвалами няни. Просто ей нравится выгуливать нарядную девочку – и только. Конечно, я не могу любить такую няню и рада-радешенька убежать от нее.

– Лида! Лидок! Лидюша! Лиденчик! Лидок-сахарок! – раздается опять ее голос.

Откликнуться разве?

Нет, не откликнусь я ей ни за что на свете! Ведь не скоро еще удастся снова убежать в этот чудный уголок…

И я с наслаждением растягиваюсь в мягкой мураве.

Нянькин голос то приближается, то удаляется. Очевидно, она бегает по прилегающей к нашему саду роще, куда мне ходить строго-настрого запрещено.