Лариса Шевченко - Надежда

– От семьи все идет, – вздохнула совсем ветхая старушка.

В разговор вступила бойкая женщина из соседнего дома:

– Представляете, еду я с рынка с двумя сумками. На первом месте сижу. Подходит ко мне девочка и говорит: «Перейдите, пожалуйста, в середину вагона. Я хочу сесть рядом с мамой». Вежливо так обратилась. А я ей отвечаю: «Если ты мои сумки сейчас отнесешь на новое место, а потом, когда вагон будет переполнен, назад принесешь к выходу, я пересяду». Девочка сердито фыркнула. А я ответила ей спокойно: «Думать надо, прежде чем говорить. И не только о себе думать».

К нам подсел страшного вида мужик. Черты лица его были даже красивые, но выражение – злое. Фигурой он напоминал огромную беспокойную обезьяну. Я отодвинулась от него. Он заметил и успокоил:

– Не трону. Ты мне ничего плохого не сделала.

– А кто сделал? – зачем-то спросила я.

– Брат. Пришел я из армии, а он успел жениться и весь родительский дом занять. Десять лет с ним воюю. И поджигал, и с топором на него кидался. А он хитрый: хватает меня с помощью соседей – и в тюрьму. Все равно своего добьюсь или убью его!

Меня покоробила его беззастенчивая откровенность. Но тихая тайная жалость к несчастному победила, и я с подобающей детскому разуму наивностью предложила:

– А вы бы себе новый дом построили. Зачем в тюрьме жить? Разве это правильно?

Руки моего собеседника нервно вздрогнули и сжались в кулаки. Не сводя с меня черных напряженных глаз, он ответил злым шипящим шепотом:

– Жизнь положу, но докажу, что прав! Не позволю себя обманывать!

Я поежилась под его тяжелым взглядом. Настроение мое совсем испортилось, но я уныло продолжила бесполезную беседу:

– Может, вы перестанете сердиться, и станете жить счастливо?

– Нет, я пойду до конца! – угрюмо и резко возразил пострадавший.

– Состаритесь и умрете в тюрьме. Деток у вас не будет, и любить вас некому будет, – искренне посочувствовала я мужчине.

– Ну и пусть!

– Вы упрямый? – удивилась я, все еще считая этот недостаток принадлежащим только детям.

– Да, – с гордостью, с вызовом ответил он.

Я не понимала дядю. Он казался мне глупым. Тут его отправили к судье. Интеллигентного вида женщина обратилась ко мне:

– Хорошо, что у него нет детей. Нечего плодить бандитов!

– Вам не жалко его? – удивилась я.

– Жалеть надо больного. Глупого учить надо.

– Разве такого можно переучить?

– Этого уже нет, – вздохнула она и добавила, – не советую тебе, деточка, вести разговоры с подобными типами, остерегайся их.

А на вечернем заседании проводилось сразу несколько бракоразводных процессов. Они перемешались у меня в голове, вызвали беспощадный разброд в мыслях. Я никак не могла понять, кто в этих историях виноват, поэтому с нетерпением ожидала обсуждения событий на лавочке. Но были и очень простые разводы. Судья во время перерыва спросил одного молодого человека с необъятной шевелюрой, похожей на стог сена после бури, о причине разногласий в его семье. Тот ответил с выражением холодной отчужденности:

– Зачем мне доброта, целомудренная скромность и ум некрасивой женщины? Ее любовь, как темный угол, затканный паутиной. Жизнь с нею – тусклый осенний закат. Зеленая тоска скулы сводит от цепенящей скуки. Теперь я люблю красивую, несмотря на то, что это ее единственное достоинство.

Судья осуждающе покачал головой и сказал задумчиво:

– Долг любого человека делать жизнь близких людей счастливыми. Каждому рано или поздно приходит черед познавать и преодолевать трагедию безнадежья, надевать мученический венец, отвечать за безоглядность… Тем паче не трави душу жены ненужными словами. Я вас разведу, только будь мужчиной, не дели тряпки и мебель. С нею твой ребенок остается».

– Конечно, конечно, я все понимаю, – торопливо ответил бывший муж.

И еще поразил самый короткий бракоразводный процесс. Молодая женщина с ребенком на руках встала и сказала: «Муж не смог защитить меня от своей матери. Отсюда все последствия. Разведите нас, пожалуйста». Их сразу развели.

В суде мне понравилось. Я внимательно слушала и узнала много нового.

ПРОТИВНО

Теперь я каждый день сижу в огромном зале суда и старательно прислушиваюсь к происходящему. В основном, это печальные истории разводов, ссор, драк, скучные денежные тяжбы. Сначала я с любопытством воспринимала случаи измен, изнасилований, убийств. Пыталась разобраться в незнакомых словах и ситуациях. Но чем больше слышала о «пакостях» жизни, тем грустнее и тоскливее становилось у меня на душе, возникало тягостное впечатление о взрослой жизни.

Странно, я с Олей хожу в один суд, слушаю одни и те же речи, но когда мы сидим на лавочке у дома и она обо всем рассказывает соседкам, то получается, будто мы присутствовали с ней в разных местах. Меня беспокоит судьба людей, волнует трагедия их жизни, а она находит в каждой истории какие-то гадкие, непонятные подробности. Я поделилась своим непониманием с Валей. Она засмеялась:

– Папа дал одному знакомому почитать биографию Карла Маркса для расширения кругозора, а потом спросил, что ему понравилось в этой книге? Товарищ ответил: «Оказывается, Маркс успешно ухаживал за девушками!» Зря тетя Оля водит тебя в суд.

Но еще противнее мне бывает, когда некоторые женщины начинают пересказывать и подробно обсуждать где-то услышанные ими пошлые бесстыдные истории. Мне совестно, а они совсем не стесняются, употребляют фразы, от которых меня коробит и в буквальном смысле тошнит. Сидеть на лавочке для меня стало божьим наказанием. Наконец, я не выдержала и дала честное Ленинское, что не буду шалить и вообще стану самой послушной, если мне позволят оставаться дома. Оля милостиво согласилась.

Как же я легко себя почувствовала!

КРЕСТНИК

Мои друзья сидят на крыльце второго подъезда и заворожено слушают седого нестарого человека. Подхожу ближе, прислушиваюсь.

– Бегу на работу, ног под собой не чувствую. Опаздываю. Жена в тот день заболела. Поутру, пока до ума довел троих детей, чуть мозгами не сдвинулся. Меньшого – на горшок сажаю, старшего – в школу собираю, дочурку завтракать заставляю. А она то ложку уронит, то в кашу рукой залезет. Малец штанишки забыл снять. Стоит, трясет мокрой мошной, орет во все горло… Детей страсть как люблю, но ведь деньги зарабатывал в семье я один… Так вот, бегу, спотыкаюсь о гравий, ноги запутываются в широких штанинах. Они полощутся на ветру на моих тощих ногах, как флаги на древках. Уж совсем близко моя контора. Вдруг до моего чуткого на детский плач уха донесся глухой, сдавленный крик грудничка. Звук слышу, а до мозгов не доходит, что бы он мог означать. Все мысли о работе. Все же остановился, прислушался и побежал в дом, откуда доносились беспокоившие меня звуки. Лето было. Окно во дворе со стороны садика оказалось открытым. Впрыгнул я одним махом в комнату и пошел на крик. В углу спальни под потолком на толстых шнурах висела деревянная, самодельная колыбелька-лодочка. Под ее донышком трепыхалось тельце младенца. Я быстро выкинул тряпье из люльки, увеличил дыру в прогнившем дне и осторожно высвободил головку ребенка. Потом осмотрел расцарапанную шейку мальчика, пощупал позвонки и растер посиневшее тельце. Когда дыхание восстановилось, завернул его в пеленку. Измученный малыш «вырубился» мигом, продолжая во сне вздрагивать и вскрикивать. В это время в комнату влетела мамаша с продуктами. Увидев чужака с ребенком на руках, конечно, остолбенела. Ярким образным языком отхлестала меня, выхватила сыночка, положила на кровать и стала теснить ядреным грудастым телом к выходу, попутно прихватив утюг, стоявший на столике у кровати. Я, не дожидаясь ее более решительных действий, выскочил через окно, так как оно располагалось ближе, чем дверь. На работу, конечно, опоздал. Мне даже не дали возможности объяснить ситуацию: «Идите работать. На собрании рассмотрим ваше поведение». До войны это было. Работал я тогда младшим бухгалтером. И хотя боялся выговора и понимал, что могут не поверить в столь странную историю, на душе было радостно: спас мальчонку. Выговор получил. Не строгий, по первому разу. А как-то прихожу с работы домой, а у нас в гостях та самая дородная мамаша. Жена моя чаем ее потчует. Бросилась гостья мне на шею и давай целовать. Еле отбился. С тех пор зову Алешку крестником. Он отзывается.