Надежда Васильева - Про Дуньку, которую знали все

Дунька порылась в ранце, достала дневник и швырнула его к ногам не ожидавшей такого пассажа математички.

– Ты что творишь?! – завопила та. – Тебя, действительно, давно на цепь посадить нужно!

– Сама ж дневник просила! – спокойно изрекла Дунька. – Если хочешь, возьми его хоть на всю ночь. Там ещё есть место для одного сочинения. Только много не пиши, ведь я всё равно читать не буду. А матери – всё пóфиг. У неё любовный роман. В своих делах не может разобраться. Плевать ей на твои опусы!

– Ах ты, безотцовщина проклятая! – прошипела математичка. – По тебе психушка плачет!

– По тебе тоже! – отпарировала Дунька.

Бедный дневник, шелестя страницами, полетел в Дунькину сторону. И плюхнулся, раскоряченный, на её парту.

– Какая меткость! – ёрничая, прокомментировала Дунька, старательно разглаживая измятые страницы. – Ты, наверное, раньше занималась метанием ядра…

– Нахалка ты этакая! – сиреной взревела математичка. – До ночи будешь здесь сидеть!

Пока мать не хватится! – И, закрыв на ключ Дуньку в кабинете, вышла в коридор.

Передразнив гусиную походку математички, Дунька стала озадаченно чесать в затылке. Думай, голова, думай! Сидеть до вечера в пустом кабинете – такое было не по Дуньке. Она шагнула к окну и попробовала открыть створку первой внутренней рамы. Рама не поддавалась, скрипела, но открываться не хотела. Дунька долго пыхтела, пока наконец на пол не посыпалась труха: крошки от бумажных полос, которыми на зиму заклеивают окна, и облупившаяся с подоконника сухая краска.

И всё-таки створка подалась, медленно двигая глиняный горшок с каким-то заморённым цветком. В голове тотчас созрела идея – выкинуть горшок из окна, чтобы создать как можно больше шума. Между рамами скопилось целое кладбище засохших мух и коричневая бабочка. Мух Дунька брезгливо смахнула на пол. А вот бабочку разглядывала долго. Красивая! Но не оживёт. Сухая.

Дунька ловко вскочила на подоконник и, с усилием повернув вверху тугие защёлки, открыла вторую раму. С улицы потянуло весенним холодом. Порывистый ветер ударил в стёкла огромных школьных окон. Под кустами шиповника земля уже оттаяла, но прыгать в грязь да ещё ободраться о колючие шипы – радости мало. Да и на асфальтовую дорожку, о которую гулко разбивались тяжёлые капли свисающих с крыши огромных сосулек, прыгать тоже не хотелось: слишком опасно. Не хватало ещё ногу сломать да потом сидеть дома целый месяц, таская за собой по комнате гипсовый валенок, как это было с Юркой Федотовым. Сама Дунька этого не видела, но ребята рассказывали. Они носили Юрке задания на неделю.

К тому же скоро каникулы. Сидеть у окна, уткнувшись носом в запотелое стекло, и изводиться завистью, наблюдая за тем, с каким азартом дворовые ребята выстраивают ледяные запруды на пути весёлых ручейков, было бы выше её сил.

Вновь посмотрела на цветочный горшок. Пнула его ногой. Звон разбившейся об асфальт керамики тотчас привлёк немало зрителей.

– Смотрите! Смотрите! Дунька Цыганова! – со всех сторон раздались восторженные вопли.

– Дура! Что ты делаешь?!

– Расквасишь себе нос!

– Молодец, Цыганиха, прыгай!

– Может, к тебе «пожарку» подогнать?!

– Подожди! Мы тебя в простыню поймаем!

А в дверь уже ломилась математичка. От страха, наверное, забыла, ворона, что ключ у самой же в кармане. Ну наконец-то, сообразила!.. В замочной скважине противно заскрежетало.

– Выходи, Цыганова! – не сказала, а со стоном выдохнула математичка и, схватившись за сердце, закрыла глаза, прислонившись тучной спиной к косяку дверного проёма. Артистка ещё та!

На такие спектакли и сама Дунька была мастак. Однажды мать ударила её ладошкой по голове. А она бряк на пол! Расслабила все мышцы: не тело, а велюровый валик. Мать принялась истошно выть. Сбежались соседи снизу, стали ей, Дуньке, пальцами веки поднимать. Такое издевательство над «покойником» она стерпеть не смогла. Вскочила и, высунув язык лопатой, закрылась в ванной. Соседи смеялись и стыдили её. Чтобы не слышать их голосов, вывернула на всю катушку два крана с водой. Шум воды успокоил. Соседи разошлись. А мать ещё долго упрашивала её выйти из ванной. «Уберись в кухню, тогда выйду!» – поставила ей условие Дунька. И, благополучно пробравшись в свою комнату, как всегда, подпёрла дверь стулом. Стул спинкой упирался в книжный шкаф и в таком положении надёжно защищал Дунькину комнату от постороннего присутствия. Мать много раз грозилась убрать книжный шкаф в прихожую, но «всё руки не доходили»…

Наконец математичка открыла глаза – отрешённые и беспомощные. Дунька не спеша собрала рюкзак, закинула его на спину и спокойно пошла к двери. В дверях остановилась, гордо вскинула подбородок, внимательно поглядев на дрожащее лицо учительницы, победно подмигнула ей и заскакала на одной ноге по коридору, приговаривая:

Сначала неслась по улице, блаженно упиваясь своей победой. А потом вдруг яркие краски дня поблекли, превратились в серые, будто на солнышко тучка набежала. Подняла взгляд к небу: солнце по-прежнему сияло. Отчего же настроение так резко изменилось? В каждой встречной толстой тётке чудилась математичка. И Дунька пристально вглядывалась в эти полные женские лица. В их глазах застывал вопрос: «Что тебе, девочка, от меня надо?» Но вслух ничего не произносили, просто, проходя мимо, оглядывались по нескольку раз.

А в Дунькиной голове зазвучали сразу два голоса. Один грубый и не терпящий возражений: «Что скисла?! Математичку жаль стало? Да она ведь тебя „безотцовщиной“ да ещё „проклятой“ назвала!»

А другой, тихий и робкий, оправдывался: «Может, ей и правда плохо стало? Вон как губы и веки тряслись! Вдруг её из-за меня из школы выгонят?»

Но первый голос не сдавался: «Ха! Поделом ей! Тоже мне, учинила разборку! Нашла, с кем связываться, дура!»

А другой, стыдясь собственной жалости, мямлил: «И всё-таки нехорошо как-то…»

Почему все её так не любят? За то, что она никого не боится? И слово это противное – «безотцовщина» – который раз кидают ей вслед.

Впервые Дунька услышала его на игровой площадке, когда ей было всего три года. Стукнула игрушечным совком по голове соседского карапуза, который рукой-владыкой разрушил так старательно выстроенный ею из мокрого песка замок. На неё тогда разом обрушились все: дедки, бабки, мамки, папки. А мальчишка был младше её всего на каких-то полгода, просто ростом поменьше да плакса к тому же. Показав им язык, ушла в себя, как в панцирь, защищаясь от их нападок щитом шокирующей всех грубости и хамства. С тех пор и повелось…

Почему-то вспомнились бабы-Зоины слова: «За каждый грех человек должен чем-то расплатиться!» И куда ни бросала взгляд – на оттаявший асфальт, на грязно-жёлтые стены кирпичных домов, на тёмные и шершавые стволы деревьев – видела лицо учительницы: усталые глаза, воспалённые веки, дрожащие губы…