Семен Бытовой - Река твоих отцов

В комнате, усаживая гостей, Владимир Клавдиевич смеялся над тем, что Тихон развел на улице костер.

— Сразу видно — таежник!

А Тихон с удивлением разглядывал комнату, картины на стенах, красочные тарелки, чучела птиц, оленьи рога. Он был подавлен обилием предметов. Он переводил взгляд со стены на стену, потом смотрел на Арсеньева, и ему все еще не верилось, что этот худой, с бледным, осунувшимся лицом человек — тот самый капитан Арсеньев, который приходил к ним в стойбище.

— Что, капитан, здоровье худо? — спросил он.

— Почему худо? Би ая бави! [10] Би ая бави — Я хорошо живу Я еще в тайгу собираюсь. Скучно мне без тайги, без сопок.

— Нгендяпи хувонты, [11] Нгендяпи хувонты — Пойдем в тайгу капитан, — оживился Александр Намунка. Он поднял с пола мешок, достал унты. — Это, капитан, тебе! Носи долго!

— Спасибо, друзья мои, спасибо! — Арсеньев рассматривал унты, особенно орнамент, вышитый разноцветными нитками. Пожав руку Александру Лазаревичу, спросил: — Кто же их сшил?

— Ефросинья Ауканка. Помнишь?

— Как же, помню. Лучшая ваша мастерица! Как ее муж, Трофим Ауканка, поживает?

— Худо ему, — сказал Михаил Намунка. — Всю зиму болел. Шаман Никифор лечил.

— И что же, вылечил?

— Нет, конечно! — поспешно сказал Тихон.

Принесли на подносе небольшой, до блеска начищенный самовар. Он шумел, из дырочек струился пар. Михаил Намунка быстро отодвинулся от самовара.

— Шумит, ровно амба…

Когда стали пить чай, Арсеньев сказал:

— Вот что, друзья мои: ваше письмо, что Кирилл Иванович писал, недавно обсуждали большие советские начальники. Решили послать на Тумнин инструктора. Он уже на днях выехал. Зовут его Иванов Василий Иванович. Высокий такой мужчина, с усами… — Арсеньев показал, какие у инструктора большие усы. — Жаль, что вы с ним разъехались.

— Э-э-э, худо… — протянул Михаил Намунка. — Где его ульмагду возьмет?

— Зачем ему ульмагда? Товарищ Иванов выехал поездом до Владивостока. Оттуда на пароходе — до Хади. Из Хади — катером в Датту. Товарищ Иванов приедет на Тумнин, выяснит на месте, в чем нуждаются орочи, а Советская власть, закон Ленина, даст им все, что нужно. Думаю, что и наши экспедиции не зря через перевал Сихотэ-Алинь ходили. Придет время, и там, где шумела глухая тайга, вырастут города, проложат железную дорогу, на Тумнин побежит поезд… — И, ласково посмотрев на Тихона Акунку, добавил: — Может быть, ты и поведешь сквозь таежные дебри тот первый счастливый поезд…

— Верно, Тихон, давай! — засмеялся Александр Намунка. — Капитан Арсеньев знает, что говорит…

Но Тихон не поверил, что может случиться такое чудо. Опустив голову и зажав в кулаке давно погасшую трубочку, он думал о главном, что его волновало: «Догадаются ли городские начальники прислать на Тумнин учителя?»

Они еще долго сидели за столом. Время за беседой шло незаметно Тихон не очень прислушивался к тому, что говорили между собой старшие. Его занимали свои думы. Он отодвинул стакан с недопитым чаем, встал, подошел к стене, где висели фотографии, и с любопытством стал их рассматривать. На одной карточке он увидел пожилого таежника, лицом и одеждой похожего на ороча. Тихону даже показалось, что он где-то встречал его, но не мог припомнить, где именно.

— Этот — кто есть? — спросил он Арсеньева.

— Дерсу Узала.

— Не слыхал.

Арсеньев протянул руку к этажерке, достал оттуда книжку, полистал ее.

— В этой книге я написал о моем лучшем друге, Дерсу Узала. Он был моим спутником в походах по тайге. Однажды Дерсу спас меня от верной гибели. Возьми эту книгу себе, юноша. Когда выучишься грамоте, почитаешь ее. Думаю, тебе интересно будет узнать, какой замечательный человек был мой гольд. Ведь и ты тоже отважный таежный следопыт. Может быть, и тебе, Тихон, когда-нибудь придется сопровождать экспедиции по тайге и сопкам…

Тихон взял книгу, полистал страницы и спрятал под сорочку.

— Спасибо, капитан. Когда вернусь в Уську, попрошу хромого Кирюшку, чтобы почитал ее мне. Его, знаешь, шибко здорово читает!

— Вот как дело наше было, — заключил свой рассказ о походе в город к Арсеньеву Тихон Акунка. — Когда товарищ Иванов в нашу Уську приехал, он мало-мало орочам нашим помог. — И, посмотрев на Сидорова, добавил — После Николай Павлович к нам приехал, мы стали жить еще лучше.

— Что вы, что вы, Тихон Иванович, — пытался возразить Сидоров.

— Прости, Николай Павлович, однако, я правду сказал! — еще более твердо заявил Акунка.

В отделе народного образования Сидоровым предложили на выбор несколько школ. Как опытного педагога, его хотели оставить в городе, но Николай Павлович отказался. Они с Валентиной Федоровной уехали из Владивостока, мечтая попасть в какую-нибудь глухую северную школу.

— Есть в районе одно место, — сказал, наконец, заведующий. — Но там тайга, глушь, школа плохонькая. Там живут орочи — маленькое племя охотников. За три года в той школе сменилось несколько учителей. Этим летом опять двое уехали. И ученики, глядя на своих воспитателей, стали по тайге разбегаться. Ведь у орочей мальчики в десять-двенадцать лет уже охотники. Ну как, товарищ Сидоров, не о такой ли школе вы мечтали?

— В чем же дело? Почему оттуда уезжают учителя? — спросила жена Сидорова.

— Дело в том, что у орочей нужно быть не только учителем детей, но и учителем взрослых. Придется решать и вопросы хозяйственные, бытовые, культурные, — одним словом, все! Ну как, согласны ехать к орочам?

— Конечно, — сорвалось у Валентины Федоровны. Но, заметив, что Николай Павлович задумался, спросила мужа: — Как, мы согласны?

— Да, поедем в Уську!

Стоял ноябрь, а Тумнин все еще не замерзал. Холодные ветры гнали шугу. Неожиданно ночью ударил сильный мороз и накрепко сковал реку.

Сидоровы не совсем понимали, почему им нужно ехать в Уську-Орочскую по реке — неужели нельзя берегом? Но вскоре убедились, что проезжих берегов здесь почти не существует. Река — единственный путь среди хаотического нагромождения скал и сплошных зарослей тайги.

Мохнатая, вся в изморози лошадка шла по ледяной реке, и стук подкованных копыт отдавался эхом в горах.

Николай Еменка то сидел ссутулившись, свесив ноги с саней, то спрыгивал и бежал за санями. Вожжей в руки он не брал, а подбадривал лошадь, как собачью упряжку, гортанным криком:

— Tax, тах, кхай!

Валентина Федоровна лежала с ребенком под теплой медвежьей шкурой, которую захватил с собой в дорогу Еменка. Когда сани начинало швырять по торосам, ребенок просыпался, плакал.

Николай Павлович сидел задумавшись. Его беспокоило, как он будет работать в таежном поселке среди незнакомых людей, которые еще верны своим древним диким обычаям. Скорей всего они не поверят, что новые учителя решили надолго поселиться в Уське-Орочской.