Семен Бытовой - Река твоих отцов

Назавтра он заманил к себе двух старушек, которые были на празднике, усадил их около очага и целый час колотил лисьей лапкой в бубен. Шаман вызывал злых духов, просил наказать русских учителей.

Уроки грамоты длились порой до поздней ночи. Случалось, что, израсходовав запас свечей, люди сидели в темноте и затаив дыхание слушали увлекательные рассказы Николая Павловича о просторах родины, о ее городах, о Москве, о трудовых делах советских людей. С каждым занятием все дальше и дальше от предгорий Сихотэ-Алиня уходили мысли орочей.

Почти все взрослое население Уськи приходило на занятия. Люди, не занятые охотничьим промыслом и проводившие всю зиму в поселке, старались не пропускать ни одного урока. Каждый уже знал свое место за партой, у каждого был свой букварь и тетрадки, свой карандаш и своя ручка. Приходили на урок даже те, кто не числился в списке, — дряхлые старики и старухи, среди которых была столетняя бабушка Анна Васильевна Акунка.

Тяжело опираясь на палку, с важным видом входила она в класс.

Задолго до прихода учителя орочи рассаживались на корточках вдоль стен класса и шепотом переговаривались между собой. Но говорили они не о посторонних делах, а о том, чему выучились: они знали, что Николай Павлович обязательно спросит, как они усвоили пройденное, и перед началом урока проверяли друг друга.

— Скажи, Мария, какая буква на колесо похожа? — спрашивает старую орочку Иван Уланка.

— На колесо? — задумывается Мария и, заглядывая в тетрадку, отвечает: — Это будет буква «о».

— Верно!

Помолчав, Уланка опять спрашивает:

— Скажи, как «Ольга» пишется — с большого колеса или с маленького?

Мария Ивановна перелистывает свою тетрадку и, не найдя нужного слова, обращается к рядом сидящей Ольге Бисянке:

— Ольга, тебя как пишут-то — с большой буквы или с маленькой?

— Николай Павлович говорил — с большой. «Ольха» — с маленькой пишут, а вот «Ольга» — с большой.

— Верно! — подтверждает Уланка таким тоном, словно давно уже все это знал. — Все имена с большой пишутся. И мое тоже! — добавляет он с важностью.

Анна Васильевна внимательно прислушивается к разговору, одобрительно кивает головой. Потом склоняется к Ольге и шепчет ей на ухо:

— Скажи, Ольга, как же «мамача» пишется?

— «Старуха» с малой буквы пишется, — отвечает Бисянка, но, видя на лице бабушки недовольство, успокаивает ее: — А имя твое — «Анна» — с большой конечно!

— Ай-я гини!

Теперь бабушка довольна. Она берет в руки букварь, раскрывает и долго смотрит в него.

— Совсем плохо вижу. Почитай, Ольга.

Но в это время в дверях появляется Николай Павлович.

— Сородэ! — разом произносят орочи и встают.

Удивительно ведут они себя на уроке!

Бесстрашные охотники, в поединке побеждающие медведя, меткие стрелки, точным выстрелом в глаз снимающие с высоких кедровых вершин изворотливых белок, смелые рыбаки — они тут, в тишине класса, становятся робкими, застенчивыми, как малые дети.

— Сидор Иванович, что написано на доске? — обращается учитель к пожилому охотнику с седой бородкой.

Сидор Иванович откидывает крышку парты, встает и, переминаясь с ноги на ногу, тихо читает:

— Москва, однако.

— «Однако» тут не написано, написано только «Москва», — поправляет Николай Павлович.

— Москва, — послушно повторяет Сидор Иванович.

— Москва — столица нашей Родины, — медленно, по складам, диктует учитель и терпеливо ждет, пока все напишут. Если у кого-нибудь не получается буква, Николай Павлович осторожно берет ученика за руку и вместе с ним выводит эту букву.

Орочи изучают русский язык, арифметику, географию и историю родной страны.

Услышав, что Земля круглая и вращается, они начинают тревожно шептаться. Тогда Николай Павлович дает каждому подержать глобус.

— Так вот и Земля наша вращается! — показывает учитель.

— Страшно! — Федор Бисянка почесывает затылок и моргает испуганными глазами.

Учитель успокаивает его, долго объясняет, почему этого не следует бояться. Наконец Бисянка понял:

— Бывает, конечно, идешь по тайге, а земля кружится — ничего не видно…

Павел Еменка, который дальше Датты нигде не бывал и считал, что берег Татарского пролива есть конец света, спрашивает учителя:

— Скажи, Николай Павлович, за морем земли нет, конечно?

Вслед за ним спрашивает бабушка Акунка:

— Скажи, что за перевалом есть?

— За перевалом Хабаровск есть, атана, — отвечает за учителя Тихон Акунка, считая, что из уважения к старейшей рода именно он должен отвечать на все ее вопросы.

— А за Хабаровском что есть? — любопытствует старушка.

— Москва, атана, — опять говорит Тихон.

— Москва, однако, больше всех городов! — замечает Архип Тиктамунка. — Скажи, Николай Павлович, наш Тумнин далеко от Москвы бежит?

— Сейчас далеко, а когда из Комсомольска в Совгавань железную дорогу проведут, Тумнин к Москве ближе будет. Поезд мимо нашей Уськи пойдет. Кто захочет в Москву поехать, — пожалуйста, поезжай!

— Можно, чего там! Теперь у орочей деньги есть. Хватит до Москвы доехать, — с важностью говорит Архип Тиктамунка.

— Что же ты в Москве делать будешь? — спрашивает его Еменка.

Лицо Архипа становится серьезным:

— Найду, что в Москве делать!

И хотя с каждым уроком орочи узнавали много нового, о чем прежде не имели никакого представления, а необыкновенные, как им казалось, рассказы учителя рождали у них светлые, радостные чувства, люди все же с трудом, неохотно отказывались от диких обычаев и поверий. Правда, они все реже стали обращаться к шаману, а иные даже вступали с ним в открытую борьбу, однако Никифор Хутунка кое над кем власть еще имел.

Умерла престарелая Мария Антоновна Намунка. У старухи много лет хранились в сундуке дорогой халат на лисьем меху и пышное одеяло из заячьих шкурок. Валентина Федоровна предложила, чтобы вещи отдали сиротке Тане, правнучке Намунки. Но орочки, снаряжавшие Марию Антоновну в царство Буни, не согласились: по древнему обычаю лесного народа, вещи умершей нужно разорвать на мелкие лоскутья и положить в гроб, а для покойницы надо сшить новую одежду.

— Разве не жаль вам испортить вещи? Сколько лисьих хвостов ушло на халат! Сколько заячьих шкурок — на одеяло! Пусть останется у Тани на память от бабушки.

Лукерья Ауканка, худенькая, с желтым, высушенным лицом, распоряжавшаяся погребением Марии Антоновны, не желала и слушать уговоров учительницы.

— Нельзя! Зима лютая — что покойница делать будет! Ей самой теплые вещи нужны! — И принялась рвать на куски лисий халат и одеяло.

Делали они это не торопясь, с какой-то строгой расчетливостью разбросав по всему телу Марии Антоновны мягкие, пушистые лоскутья.