Екатерина Вадимовна Мурашова - Барабашка - это я: Повести

Думать — тоже работа. Вскоре Сенька устал, проголодался, пошел домой. Дома полы не метены, обеда нет, мать в грязном халате ничком на диване лежит.

Сенька вздохнул, разбил на сковородку яйцо, налил простоквашу, съел с хлебом. Подумал вскользь: отчим со смены придет, ему-то еда толковая нужна! Разозлился на мать, вернулся в комнату, сказал отчужденно: «Будет реветь-то! Что толку?» — «Моя, моя вина во всем! — снова завелась мать. — Не уберегла, не устерегла, не углядела!..» Сенька не выдержал, усмехнулся — представил, как мать стережет Коляна. Потом вдруг взъярился окончательно. «Хватит!» — крикнул он, чувствуя, как словно горячий нарыв вспухает подо лбом. Вспомнил отца, испугался, попробовал переломить себя. И тут же зазвенели, посыпалась на пол осколки стекла… Мать как ошпаренная подскочила на диване, сунулась в окно: «Ох, ироды! Вот паразиты-то! Мало нам!..»

Сенька, окаменев, стоял у двери, безучастно смотрел, как мать собирает осколки в совок, несет в ведро, возит тряпкой по подоконнику. «Помог бы! — разом оттаяв, шумнула она на сына. — Что стоишь как пень? Небось твои же приятели и удружили!»

Потом мать долго искала по комнате камень, которым разбили стекло. Не нашла. Сенька отчего-то знал уже, что никакого камня не было, но гнал это знание прочь, ползал на карачках, искал вместе с матерью.

После истории с дверью дела у Сеньки пошли на лад. Он научился по команде Воронцова опрокидывать выставленные в ряд кегли, сначала все вместе, потом выборочно. Сдвигал с места, переворачивал на ребро и даже ставил на угол тяжелый деревянный куб…

И только поджечь ничего не мог. Стоило только подумать об этом, как мозг заливало леденящим ужасом, в котором тонуло все, кроме знакомой уже кошмарной картины: Глашка в пылающей ночной рубашке, оранжевые языки, лижущие острое плечо.

Сенька долго не решался рассказать об этом Андрею, но тот, видно, почуял что-то, сам завел разговор. Выслушав, сказал спокойно:

— Я так и понял. Это хорошо. Страх и должен быть страхом. Иначе люди калечили бы друг друга на каждом шагу… Ну, а тебе, сам понимаешь, надо быть вдвойне осторожным.

Сенька понимал. И потому читал, и слушал, и занимался как опсихелый. И чувствовал: что-то сгущается, назревает в его судьбе. И в судьбе остальных обитателей клиники тоже. Спрашивал у Глашки: «Ты же знаешь, должна знать — скажи!» Она, как всегда, отругивалась, но с каждым днем становилась все тише, печальней и зеленее. Иногда Сеньке страшно хотелось схватить ее за узкие плечи и потрясти что было сил, крикнуть: «Проснись, очнись, Глашка!» Но знал, что это не поможет, и только бессильно скрипел зубами, встречая равнодушный взгляд прозрачных желто-зеленых глаз…

Однажды не выдержал, сказал: «Знаешь, Глашка, ты вся такая зеленая, ну, как цветок там или куст… Иногда кажется, что ты скоро корни пустишь, листочки, говорить перестанешь…» — «Да? — отстранение улыбнулась Глашка и задумалась. Потом сказала мечтательно: — А хорошо бы… Я бы рябиной хотела быть. Чтоб над речкой. Ты стоишь, стоишь, солнце светит, дождик идет, птички по веткам скачут, а внизу вода бежит, бежит, бежит…»

Как-то в коридоре появились двое людей, совсем не похожих на обычных гостей Воронцова. Мужчина и женщина, немолодые уже, с сединой в тускло-черных волосах, оба черноглазые, горбоносые, похожие друг на друга. Они стояли в начале коридора и диковато озирались, не решаясь двинуться дальше. Сенька первым заметил их, подошел, спросил вежливо:

— Скажите, пожалуйста, вы к кому?

Посетители глянули на него с откровенным испугом, как бы невесть чего опасаясь, а женщина так и вовсе шагнула назад, скрылась за спиной мужчины. Сенька удивился, но виду не подал. Мужчина и женщина показались ему неуловимо похожими на кого-то…

— Вам, может, к Зине? — снова спросил он. — Или к Воронцову?

— Да! Да! — резко и гортанно сказал мужчина. — К Воронцову. Да!

— Ну тогда погодите здесь, — деловито предложил Сенька. — Сейчас попробую отыскать.

Андрея он нашел не сразу, а когда вернулся с ним вместе, возле странных посетителей уже суетилась Зина. Она что-то быстро говорила им, округло взмахивая коротенькими ручками и то и дело улыбаясь ласковой бегучей улыбкой.

Но ни мужчина, ни женщина не слушали ее и, кажется, даже не смотрели в ее сторону. Они смотрели туда, где у широкого окна, чуть облокотившись на подоконник, с обычным для нее отрешенным видом стояла Гаянэ.

И тут Сенька понял. Изможденные лики мужчины и женщины и прекрасное лицо Гаянэ были до странности схожими.

— Это чего, родственники ее нашлись, что ли? — прошептал он, дернув Воронцова за рукав.

— Нет, — также шепотом ответил Андрей. — Тоже грузины, сваны. Потому и кажутся похожими, у них трое сыновей погибли. Во время землетрясения.

— А-а! — протянул Сенька и склонил голову в знак уважения к чужому горю.

— Иди к себе! — подтолкнул его Воронцов.

Сеньке очень хотелось посмотреть, что будет дальше, но ослушаться Воронцова он не решился. Да и спрятаться в коридоре было негде. Знал: у себя изведется от скуки и любопытства. Поэтому зашел к Глашке.

Девочка сидела на столе, обхватив колени, смотрела в окно. Увидев Сеньку, не обрадовалась и не огорчилась. Сенька привычно сжал зубы, заметив Глашкин пустой взгляд, однако сказал бодро:

— Там грузины пришли. Наверное, хотят Гаянэ забрать… — Глашка ничего не сказала, и Сенька ответил сам себе: — А чего? У них дети погибли, у нее — родители. А в горах воздух чистый… Только вот пойдет ли она?

— А кто ее спросит? — вдруг включилась Глашка.

— Ну, как же! — возмутился Сенька, а потом задумался: «И в самом деле — как спросить Гаянэ?»

Осторожно выглянул в коридор. Там уже никого не было.

— Ушли! — сказал Глашке.

Девочка не шевельнулась, все также смотрела в окно, за котором не было ничего, кроме облупившейся стены соседнего дома. Сенька вздохнул и, тихо прикрыв дверь, вышел.

Воронцов появился только к вечеру, долго сидел у Зины, потом вышел в коридор, сполз спиной по стене и окаменел, глядя в тускнеющее окно, на фоне которого диковинными колючими шарами чернели Зинины кактусы.

Сенька присел рядом, долго молчал, потом спросил:

— Ну чего? Забрали они Гаянэ?

— Заберут, — сказал Андрей, вздохнул и добавил, словно доказывая: — Ей там лучше будет. Свои, и людей нет.

— Где — там? — спросил Сенька.

— Горы, — коротко ответил Воронцов, потом обернулся к Сеньке: — Как: тебе Гаянэ?

— На нее смотреть трудно, — подумав, сказал мальчик.

— Да, — живо подхватил Воронцов. — Трудно, правильно. Ее красота глаза слепит. И вызывает у кого что. У одного — чувство вины, не поймешь за что, у других — злобу темную.

— Ну уж… — усомнился Сенька.