Виктор Сидоров - Повесть о красном орленке

— Куда идти?

— В сараюшку. Там погребец есть...

Тетя металась по избе, испуганная, растерянная. И только причитала: «О господи, беда какая. О господи!»

Пронька выскочил во двор, выглянул на улицу — никого. Позвал Артемку, провел в сарай. Там он быстро разгреб в углу кучу рухляди, поддел топором доску, и в полу зазияла черная яма.

— Лезь.

Потом набросал в погребец тряпья, кинул старый полушубок.

— Постели — простынешь. И лежи, пока сам не открою.

Он опустил доску, забросал ее снова. Только зашел в избу, только присел, чтобы унять волнение, ворвались двое — Кешка Хомутов и Аким Стогов. Пронька не знал ни того, ни другого, но Кешку угадал сразу по черным, обгнившим зубам.

— День добрый, хозяева! — произнес Кешка, обшаривая избу взглядом.— Не ждали гостей?

Тетя стояла с посиневшими губами, скрестив руки на груди. Пронька же не встал даже со скамьи: дрожали ноги.

Кешка прошелся по избе, заглянул на печь, под кровать и остановился перед Пронькой.

— Где твой дружок, Артемка Карев?

Пронька исподлобья глянул на Кешку.

— Откуда я знаю? И никакой он мне не дружок... Мы с ним дрались.

Кешка долгим взглядом уперся в Проньку.

— Ты что врешь? А? Кого ты хочешь обмануть, а? Мы же знаем: он у тебя, и раненый. А ну, показывай, где он!

— Чего пристал?! — крикнул вдруг Пронька. — Показывай да показывай! Я сам бы хотел его посмотреть! А если не веришь, кого хошь спроси — тетю вот, соседей,— не было у нас никакого Артемки.

Кешка даже усомнился: может, в самом деле мальчишки наврали. Но тут в разговор вмешался Аким:

— Ты слушай этого рыжего, он наговорит. Не выпущай его, а я сейчас.— И Аким вышел из избы. Тетя заплакала:

— Что вы надумали, господь с вами? Не видели мы никого, живем тихо, смирно, никого не трогаем, зла никому не творим...

— Ладно, тетка, не скули,— прервал ее Кешка.— Без тебя разберемся.— И к Проньке: —Ты, рыжий, лучше как на духу признайся, а то ведь с нами шутки плохи: ать, два — и на том свете.

Пронька молчал. Вздрогнул, когда хлопнула в сенцах дверь: «Неужто нашел Артемку?..» В избу вошла... Настенька с крынкой молока. Увидела вооруженного незнакомого человека, остановилась у дверей. По тетиному и Пронькиному лицу сразу поняла: неладное. В сердце вдруг как иглой кольнуло: Артемка! Ведь он на печи!

А Пронька словно от боли скрипнул зубами, увидев Настеньку и ее побледневшее лицо. «Не раньше и не позже пришла. Возьмет — сболтнет!» Он хотел подать Настеньке знак, чтоб та молчала, да Кешка загородил ее собою.

— Кому молочка принесла? Артемке небось?

— Какому Артемке?... — дрогнул Настенькин голос.— Вот тетеньке... Она больная. Я ей часто приношу.

«Молодец, Настенька!» — закричал про себя Пронька и даже повеселел. Сказал вслух:

— Цепляются тут ко всем, Артемку Карева ищут. Дурак он, что ли, сидеть у меня? Его, считай, с весны не видно, цацу такую!

— Цыц ты, дрянь! Сиди и молчи. Когда спросят, ответишь.

Поняла Настенька, что для нее Пронька сказал это — нет в избе Артемки. Спрятал его. Стало вдруг легко, и страх ушел. Спокойно, будто в избе и не было бандита, Настенька поставила на стол крынку, сказала тете:

— Молоко утрешнее, можно кипятить.

— Утрешнее, говоришь? — осклабился Кешка.— А ну, попробуем.

Взял крынку, выпил почти половину, крякнул от удовольствия, обтер рукавами рот.

«Сволочь!» — отметил про себя Пронька. А Настенька исподлобья взглянула таким ненавидящим взглядом, что Хомутова поежило.

— Ты што это смотришь как цепная? Плетки захотела?

— Только и знаете чужое брать да грозить....

Хомутов взбеленился:

— Ах ты, гада конопатая! Да я за такие слова знаешь что?! — Он грозно двинулся на Настеньку, подняв руку с витой кожаной плетью.— Знаешь, что я с тобой сделаю?

Настенька немигающе смотрела на перекошенное лицо Хомутова, в его злобные глаза, и сердце замерло в ожидании удара. Но Кешка не ударил, подскочил Пронька:

— С девчонками воюешь, да? Сильный, да?

Неизвестно, что произошло бы дальше, но в избу вошел Аким. Он обшарил все закутки двора, сараюшку, даже на чердак слазил. Успел обегать и все соседние избы. Но всюду на его вопросы об Артемке Кареве отвечали искренним удивлением да пожимали плечами. А старуха соседка сказала:

— Я, сынок, почитай, со двора не выхожу, туточки на завалине греюсь, а не видела. Коли бы был, обязательно приметила бы. Вот другого парнищку видела — Спирькой кличут, девчонку видела, дочку Черниченчихи, а вот ентова, Карева, не видела, бог свидетель.

Аким вернулся почти убежденный, что вышла какая-то ошибка. Но сомнения все-таки не рассеялись. Что-то тут есть. Дыма без огня не бывает. Почему указали именно на Проньку, почему этот Гнутый, что ли, сказал, что Карев ранен? Он ведь в самом деле был ранен. «Нет, нужно как следует разобраться».

Первое, что увидел,— это взъяренного Кешку, бледную, прижавшуюся спиной к стене девчонку и Проньку, который стоял против Хомутова со сжатыми кулаками.

— Что тут у вас?

Хомутов опустил руку, передохнул:

— Собачье отродье...

Стогов тяжело глянул на Настеньку, перевел взгляд на тетю, которая плакала, остановился на Проньке.

— С тобой мы еще поговорим.— И Хомутову: — Заберем его. Бубнов живо выдавит, што надо.

Тетя зарыдала:

— Да за что вы его?.. Ведь дите еще... Что он сделал вам?..

Но ее не слушали, вытолкали Проньку во двор и толчками погнали к площади.

...Спирька ладил во дворе удочки. Решил: ухой накормлю Артемку. Тут же, поджидая его, сидели с удочками Ванька Гнутый и Серьга.

Ванька с завистью смотрел, как Спирька из коробочки вытаскивал и привязывал к лескам не самодельные, а взаправдашние крючки.

— Дай хуч один,— просил Ванька, шмыгая носом.— Не обеднеешь, чать.

Спирька довольно ухмыльнулся:

— Это мне тятька привез из Барнаула. Десять штук купил... Такими крючками хоть кого поймаешь.

— Удели один, а?

А Серьга не просил. Сидел и молча переводил большие черные глаза с одного на другого.

— Удели, Спирь,— ныл Гнутый.

Спирька еще минут пять поманежил Ваньку и дал крючок. Ванька задохнулся от радости:

— Вот спасибо, Спиря. Вот удружил!

Спирька парень был неплохой: покладистый и не жадный. Было бы что дать — последним поделится. Только одна беда водилась за Спирькой — любил прихвастнуть. Бывало, поймает щуренка, а всем, захлебываясь, рассказывает, как он щуку фунтов на пять выудил. «А она так и сигает в воде, так и сигает, и мордой крутит. А я-то не дурак, тяну ее медленно-медленно да сачок подвожу...»

И не остановить тогда его — заговорит.

Не было у Спирьки ни большой силы, ни смелости. Поэтому дрался он очень редко. Но когда случалось такое, целую неделю потом балабонил: «Я ему раз по скуле, он ажно согнулся весь, а я ему по другой. Видит, дело плохо, как заорет: «Мама!» Смехота!»