Виктор Сидоров - Повесть о красном орленке

Но Артемка уже не мог совладать с собой, стал бить в половицу, чтобы выбраться на волю и бежать, бежать...

Вдруг доска приподнялась, отлетела в сторону. Артемка стремительно сел, только голова торчала над полом, и сразу встретился с глазами Настеньки. В них было что-то такое, отчего Артемке стало нехорошо.

— Беги,— тихо бросила Настенька.— Беги.— И как ледяной водой за ворот: — Если сам трус, то о других так не думай.

Артемка не побежал. Он даже не встал под холодным, отчужденным взглядом Настеньки.

Стало вдруг скверно и стыдно. Он молча лег на прежнее место, глухо приказав:

— Закрой.

Половица опустилась.

Долго лежал Артемка в темноте и тишине, переживая стыд. Казалось, навечно теперь потерял Настенькино уважение и веру, да неожиданно донеслось сверху тихое, робкое, как прежде:

— Тема, слышишь? Тема, ты не обижайся на меня... Ладно? Я не хотела...

Сразу полегчало, вздохнул:

— Это я виноват.— И трудно добавил: — Оробел было совсем... Иди узнай о Проньке.

Узнал обо всем вечером от самого Проньки. И еще тяжелее стало. «Не верил в них, боялся, что выдадут, а они вон какие! Под плетками молчали. Спирька-то! Вот не думал!»

Да, многого не знал до этого вечера Артемка о своих друзьях. О многом не задумывался.

...Опустела миска. Отложил Артемка ложку.

— Спасибо, тетя.

— Может, еще?

— Наелся. Хорошо теперь. Тепло.

Открыл глаза Пронька:

— Хотя бы твой знакомый очкарик приехал.

— Наумыч?

— Он. Может, Спирьке лекарства бы какие дал...

Артемка поник головой: ни слуху ни духу об отряде.

Где он?

Легли спать. Тепло, а не спится. Может, оттого, что за окнами бьется унылый ветер, шумит и шумит дождь, нагоняя тоску? И лишь в самый глухой час заснул Артемка коротким и тревожным сном. Показалось, будто он легко оторвался от земли, взмахнул руками и поплыл, поплыл где-то между облаками, словно большая птица. Но сразу же вздрогнул, проснулся: почудилось, будто кто-то стукнул в окно. Приподнялся на локте, напряженно устремил взгляд в темное, слепое окно, затаил дыхание. Тихо. Только слышно, как бушует ветер, бросая в стекла дождевые струи.

«Верно, показалось»,— подумал Артемка, облегченно вздохнув. Только прилег на подушку, только прикрыл глаза, кто-то негромко, но настойчиво забарабанил по стеклу.

— Пронька,— тихо позвал Артемка.

— Слышу. Кто может быть? На беляков не похоже: те бы дверь высадили.

— Может, наши?

— Сейчас узнаем...

И Пронька полез с печи. Артемка достал браунинг. Было слышно, как щелкнул предохранитель: если чужие, он дорого продаст свою жизнь.

С кровати поднялась тетя, молча встала у открытых в сенцы дверей.

— Кто там? — донесся негромкий голос Проньки. Нет ответа.— Кто там?

И вдруг:

— Свои. Быстрее открывай.

Этот голос Артемка узнал бы из тысячи — Костя! Словно вихрем сдуло его с печи.

— Костя! — крикнул Артемка и бросился прямо в объятия вошедшего.

— Космач... милый...— загудел Костя.— Жив, здоров?..

Коптилку не зажигали — опасно. В темноте Костя жадно хлебал еще теплые щи, отрывисто говорил:

— Собирайся, Космач. Быстрее. Сейчас идем. В степи тебя ждет твой Воронок. Отряд, вернее, полк далеко. К утру бы добраться...

— Какой полк? — удивленно спросил Артемка, натягивая кожанку.

— Э, брат! Теперь отряда нет. Есть седьмой полк «Красных орлов». Есть командир полка Колядо, есть заместитель — Неборак...

— Да ну?!

— Точно. Теперь ты, Космач, не простой разведчик, а боец полковой разведгруппы. Уяснил?

— Уяснил! — тихо и радостно засмеялся Артемка.— Я готов.

Тощий Пронькин силуэт четко выделялся в квадрате посветлевшего окна. Он стоял недвижно и молчаливо, смотрел на то, как собирается Артемка, как быстро ест Костя. Проньке стало грустно. Грустно потому, что уезжает Артемка, что он, Пронька, снова остается в селе, никому не нужный и забытый. Даже Бубнову и Гришане теперь отомстить не сможет: единственное оружие — браунинг — Артемка возьмет с собой. Тяжко на сердце у Проньки. Лучше бы и не приезжал Костя: с Артемкой было хорошо. С ним Пронька чувствовал себя и смелее и тверже.

Один, говорят, в поле не воин. Это точно. Это Пронька очень хорошо понял.

Артемка глянул на одинокую фигуру друга, догадался, как трудно ему. Подошел.

— Спасибо, Пронька, за все... И вам, тетя, спасибо... А Бубнову — отомстим. Всем отомстим. Вот увидите,— сказал, и голос дрогнул.— Настеньке и Спирьке тоже спасибо... Помнить буду... На всю жизнь.

— Ну ладно,— грубовато ответил Пронька, отворачиваясь.— Ты, гляди, снова под пулю не попади. А я уж тут сам... Один повоюю.

Костя, чиркнув спичкой, прикурил самокрутку. Яркая вспышка на несколько секунд выхватила из темноты его лицо, загорелое и обветренное, добротные коричневые ремни, скрестившиеся на груди, на еще не высохшей от дождя блестящей кожанке, тускло блеснула на металле двух бутылочных гранат, которые виднелись за слегка отогнутой полой тужурки.

Все это Пронька увидел за две-три секунды, увидел и взволновался.

— Слушай, Костя,— вдруг сказал он глуховатым решительным голосом,— дай мне гранату.

— Да ты что?!

— Дай. Зря не брошу.

Костя повернулся к Проньке, стараясь, видимо, рассмотреть его лицо, потом, не говоря больше ни слова, отстегнул от пояса гранату.

— Прежде чем бросишь, выдерни это кольцо.

— Знаю...

...Наступление белых продолжалось, но не так успешно и быстро, как предполагало колчаковское командование: каждое село, каждую деревеньку приходилось брать с боя.

Белогвардейцы зверели: жгли села, расстреливали крестьян. Спасаясь от них, люди покидали свои родные места, забирая немудрящий скарб, угоняя уцелевший скот. Тысячи семей двинулись по степным дорогам под защиту партизан. Такого великого кочевья, как в октябре 1919 года, еще не знал Алтай.

Белогвардейцы шли громить небольшие, разрозненные, плохо вооруженные отряды — встретили отпор большой и единой партизанской Красной Армии, которой командовал Ефим Мамонтов.

Вот почему расчет колчаковцев — стремительно, одним ударом покончить с партизанами — развеялся в прах.

На всех фронтах шли трудные бои, а впереди ожидались еще труднее.

Об этом Артемка, конечно, ничего не знал. И только уже в пути Костя рассказал ему о главных событиях, которые произошли за время его болезни.

Артемка то и дело пускал коня в стремительный галоп. Легко и радостно было ему. Оттого, что уже здоров, что едет на своем Воронке в отряд, вернее в полк, что увидит дорогих сердцу людей — Колядо, Неборака, Наумыча и всех-всех остальных.

В село, где стоял полк «Красных орлов», они въехали в полдень. И первым, кого Артемка увидел у штаба, был Колядо.

Он остановился, улыбаясь широкой белозубой улыбкой.

— Кого бачу! Ах ты хлопчик мой родной! — Шагнул к подъехавшему Артемке, схватил его сильными добрыми руками, снял с седла, крепко прижав к груди.— Ну як? Здоров? Не болит плечо?