Виктор Сидоров - Повесть о красном орленке

Артемка неотрывно глядел на далекое село, где то и дело вздымались черные фонтаны взрывов, взметывалось пламя горящих построек. Но вот грохот оборвался. Наступила тяжелая тишина. И сразу впереди поднялись белогвардейские цепи, двинулись к Солоновке, охватывая ее гигантским полукольцом, будто петлей.

И снова тишина раскололась. Но теперь тысячами винтовочных выстрелов, дробью пулеметов.

Колядо опустил бинокль, бросил отрывисто Небораку:

— Пора!

И сразу же пронеслась из уст в уста команда:

— Товарищи, готовьсь! Вперед, на врага!

Грозно поднялись батальоны, покатились, словно могучие волны, туда, где гремела, полыхала степь, где шла последняя и жестокая битва.

Долго стоял Колядо, провожая горячим взглядом уходящие вперед цепи товарищей, потом широким шагом подошел к коню, тронул густую гриву, похлопал ласково по умной морде:

— Ну, Серко, не подкачай!

Легко вскочил в седло и уже весело и азартно, как всегда перед боем, крикнул эскадрону:

— По коням, хлопцы! Глядите веселей да бейте крепче гадов! — Глянул на Артемку добрым, чуть хитроватым глазом.— И ты, Артем, держи хвост трубой...

Артемка улыбнулся, хотел сказать, что ему никто не страшен, когда рядом с ним он, Колядо, но командир уже вынул из ножен любимую боевую шашку, подарок благодарных крестьян, привычно опробовал ее жалящую остроту и вынесся вперед, крикнув протяжно, звучно:

— Эскадро-он, слушай!.. На врага — марш!

Задрожала земля от ударов сотен копыт, и помчалась конница «Красных орлов» по степному приволью, ощетинившись шашками и пиками.

...Белые были разбиты наголову. Потеряв сотни солдат и офицеров, они бежали в Поспелиху и в Барнаул.

Нелегкой ценой добывали партизаны победу у Солоновки. Много крестьянских сынов легло на стылую ноябрьскую землю. Лег и бесстрашный степной орел Федор Колядо.

Смотрит Артемка, смотрит неотрывно на родное, до боли близкое лицо командира и поверить не может, что убит он. Ведь все говорили, что заворожен Колядо от шашки острой, от пули быстрой. Как же так? Почему же случилось такое?

Сухие глаза у Артемки — разучился плакать. Только давит, давит тяжесть у сердца, да голос перехватывает.

Стоит у гроба, будто каменный, Неборак. Лицо серое, глаза немигучие. Тут же Мамонтов, начштаба Жигалин. Один за другим подходят прощаться с другом командиры и бойцы полка «Красных орлов».

А он лежит, молодой, чубатый, будто заснул крепко. И чудится Артемке, что вот сейчас откроет он свои добрые, со смешинкой глаза, подмигнет и спросит: «Ну шо, хлопцы, пригорюнились? »

Но лежит Колядо и не открывает глаз. И никогда не откроет. Пройдут войны, прошумят над степью годы, и только имя да дела его останутся в памяти людей...

— Артем, слышишь, Артем, сейчас выступаем... Пойдем, милый, поход не кончен...

Поднимает Артемка глаза, видит другие, заполненные слезами глаза Неборака.

— Идем,— шепчет Артемка.

14 ноября под ударами Красной Армии пал Омск — столица «верховного правителя». Колчак со своими министрами бежал в Новониколаевск.

Партизанская армия Мамонтова гнала недобитые остатки белогвардейских войск. Одно за другим освобождались села, и беженцы возвращались в родные места. 19 ноября партизаны освободили Славгород, в ночь на 28 ноября—Камень. 4 декабря под партизанскими пиками пал гарнизон Семипалатинска.

Седьмой полк «Красных орлов» шел на Барнаул, ни на час не давая опомниться белым.

— Это вам за Колядо! — шептал Неборак, сжимая в руке вороненый маузер.

...Вечер. Блестит под луной искристый снег, скрипят полозья сотен саней, хрупают кованые копыта коней. Впереди неизведанная ночная дорога к губернскому городу Барна-лу, оплоту белых.

Едет Артемка, думу думает. Горькую — о погибших и сладкую, что приходит конец белякам, что, почитай, уже весь Алтай стал снова советским. Вот и Барнаул не сегодня, так завтра будет взят.

Впереди горбится на низкорослой лошаденке фигура. «Кто бы мог такой?» Тронул поводья, нагнал лошаденку. Слышит, бурчит фигура что-то непонятное, тревожное.

— Ты чего? С полусонья, что ль?

— А, Артемка! — радостно звучит ответ. Это Тимофей Семенов.— Песню вот сочиняю...

— Песню?! Разве умеешь сочинять?!

— Сейчас все умею...

Тимофей распрямляется в седле, тихо поет:

Умолк Тимофей, потом робко: — Ну?

— Здорово! — выдохнул Артемка. — Ух, как здорово! Все как есть — правда. И красиво!

Тимофей молчит, задумавшись о чем-то, потом вдруг:

— Артемушка, чайку горяченького хошь?

— У тебя есть?! — удивился Артемка.

— Есть. Все есть.

Они поворачивают коней и скачут к концу колонны, где идет санитарный обоз. На одной из повозок сидит, закутавшись в шубу, Наумыч.

— Доброй ночи, молодые люди! Катаетесь?

Артемка усмехнулся словам Наумыча, а Тимофей солидно :

— Вот Артемушку чайком напоить решил.

— Очень хорошо, Тимофей Корнеевич... Время и раненым дать по глотку...

— Сделаю, Лавренть Наумыч.

За обозом на ходу, как пароходы, дымили две походные кухни. На них восседали в заиндевелых Шубах партизанские кашевары.

— Угости-ка нас, Самсоныч, чайком да нацеди чайничек для раненых,— попросил Тимофей,

Прямо в седле Артемка хлебал обжигающий чай из большой кружки, чувствовал, как тепло приятно расплывается по всему телу, добирается к озябшим рукам и ногам...

Рассвет застал полк вблизи села Бельмесево, в пятнадцати верстах от Барнаула. Отсюда партизаны двинулись тремя колоннами, чтобы с разных сторон одновременно охватить Барнаул и отрезать белогвардейцам путь отхода. Шли быстро, с тревожным ожиданием поглядывая вперед, где морозный рассвет уже приоткрывал окраины города.

Выкатилось солнце — большое, багровое, словно раскаленная сковорода. Ударило лучами, заискрилось в снегу богатыми самоцветами. И вместе с солнцем в город ворвались отряды красных орлов. В коротком жестоком бою они выбили белогвардейцев за Обь.

...Глянул Артемка с крутого берега вниз, где сверкали, горели купола церквей, пестрели крыши домов,— и дух захватило. Какой большой город-то! В десять сел, пожалуй!

В городе — толпы рабочих, кустарей. Все приодеты празднично, окружили партизан, жмут руки, обнимают. На Полковой улице гремит духовой оркестр.