Виктор Сидоров - Повесть о красном орленке

Тут же, на чердаке, Артемка из сыромятной кожи выкроил и сшил кобуру, сделал петли для ремня.

Однажды, ранним утром, еще до солнца, чтобы никто не видел, он вложил браунинг в кобуру, пристегнул ее под подол широкой рубахи и отправился за Густое, в дальние колки, испытать оружие и верность руки.

Сделать первый выстрел Артемка робел. Кто его знает: может, ствол разорвется или пуля назад выскочит да в лоб хлопнет. Поэтому, когда Артемка неуверенно нажал на курок и щелкнул резкий сухой выстрел, браунинг чуть не выпал из рук. А мишень, свежая, широкая щепка, воткнутая в щель пенька, стояла как ни в чем не бывало. Зато вторым выстрелом Артемка чуть ли не в середину пробил щепку.

Он был доволен и горд. Еще бы! Как-никак, а с десяти шагов попасть в цель — здорово! Причем, считай, со второго раза. Если бы вместо щепки стоял Филимонов, убил бы наповал.

Артемка и так и сяк рассматривал пробитую щепку, даже зачем-то измерил пробоину. И все удивлялся: вот сила! Щепка даже не шелохнулась — а дыра. Так и подмывало выстрелить еще разок, но Артемка нашел в себе волю вложить браунинг в кобуру.

Вернулся, когда село уже проснулось, в хлевах бекали овцы, во дворах и на улицах закопошились деловитые куры, где-то вдали раздавался надрывный крик и резкое щелканье бича пастуха, собиравшего стадо для пастьбы. Закурились трубы изб, синие дымки, будто столбы, поднялись высоко в самое небо. То там, то сям скрипели колодезные журавли, погромыхивали ведра.

Мать мельком глянула на Артемку, не спросила, где он был в такую рань, а поманила пальцем в избу. Сердце у Артемки екнуло: не случилась ли беда? Вбежал молча. В горнице сидел Лагожа и торопливо хлебал остывшие за ночь щи.

Артемка вопросительно глянул на мать, на Лагожу: что за тайны? Что тут удивительного, если дед сидит у них и ест? Дед кивком поздоровался, отложил ложку, вытер ладонью усы, сказал:

— Твой-то, чернявый, большевик-то, убег.

Артемка так и подался к деду:

— Как убег?

Дед радостно засмеялся:

— Хорошо убег! Славно. У одного охранника вырвал винтовку и застрелил, а другой струсил, в степь удрал. Парняга-то вскочил в их бричку — и поминай как звали. Вот как дело вышло.

Артемка расплылся в такой счастливой и широкой улыбке, что она едва умещалась на лице. Потом подбежал к деду, обнял.

— Ну, ну, будя,— растроганно проговорил дед.— Знал, что мучаешься, а то бы не пришел, не сказал...

Он поднялся, надел картузишко.

— Бабушка, и ты, Ефросинья, и ты, Артемий,— меня у вас нонче не было. И новостей никаких не рассказывал... Прощевайте.

Артемка удивился: что с дедом? Но вопросов не стал задавать. Раз просит, значит надо.

А в полдень у Каревых появился еще один гость — тюменцевский землемер Тарасюк по прозвищу Ботало. Так прозвали его за чрезмерную говорливость.

Артемка управлялся по хозяйству, когда скрипнула калитка и во двор осторожно заглянул Тарасюк.

— Э-ей, хозяин! — крикнул.— У вас собаки нет?

Артемка прислонил к стене сарая вилы:

— Не бойтесь, нет.

Тарасюк сразу приободрился и важно прошелся по двору.

— Работаешь? Молодец. Старших не только слушать надо, но и помогать им. Да и самому от этого выгода есть... Мать дома?

Артемка хмуро кивнул головой. «Какого черта приперся?»

— А дедушка?

— Какой дедушка? У меня бабушка, а дед помер давно.

Ботало как-то виновато-вежливо улыбнулся.

— Понимаю, понимаю... Но я не про того дедушку, а про этого... про Лагожу. Кажется, вы так его зовете?

— Так.

Ботало обрадовался:

— В избе он?

— Нету.

— Как нету? — поскучнел Ботало.— А где же он?

— А я почем знаю? Не бегаю за ним...— и взялся за вилы.

Ботало укоризненно покачал головой.

— Ай, ай, нехорошо, нельзя так разговаривать со старшими... А мама, значит, дома?

Артемка не ответил и вошел в сарай. Терпеть не мог Тарасюка. Да и не только он — почти все село. Ходит по дворам, пустячные и нудные разговоры ведет. А сам такой вежливый, сладенький, аж дурнота берет.

Когда Ботало вошел в избу, Артемка не утерпел, бросил вилы и — следом за ним.

Тарасюк уже сидел на кухне. Мама и бабушка стояли у печи. Увидев Артемку, Тарасюк снова заулыбался:

— Трудолюбивый мальчик. Похвально. Очень. Молодец...— А потом без всякого перехода и паузы спросил: — Где старичок... Лагожа? Мне он нужен. Очень. У меня одна вещь сломалась... Стул, в общем. Говорят, он может починить. Меня направили к вам.

— Он у нас не живет,— ответила мать.— Один вечер и побыл всего.

— А где же он?

— Кто его знает... Будто к Любахе Выдриной собирался.

Тарасюк гмыкнул, побарабанил пальцами по столу.

— Нет его у Выдриной. И не бывал.

— Тогда, должно, у Черниченковой, у соседки нашей.

— И там нет.

«Ого,— подумал Артемка,— всех уже пооблазил». И вслух:

— А может, он в другое село ушел? Он такой дед.

Но Ботало лишь взглядом скользнул по Артёмке.

— А котомочку свою он не оставил у вас?

Мать пожала плечами:

— Зачем оставлять? У него там всяк инструмент.

Ботало встал, прошелся по кухне, заглянул в горницу:

— Н-да, избенка-то невелика... И чуланчик есть?

— Есть. Тоже маленький.

— Один вечер, говорите, и был всего? Жаль, жаль. А у меня вот стул... Ах, неудача!

Еще раз заглянул в горницу, осматривал ее подольше.

— Так, так... А может быть, все-таки знаете, где старичок? — и обвел по очереди всех троих взглядом.

Артемка даже поежился — глаза острые, змеиные, будто совсем и не подходят к Боталовой улыбочке. «Ух, гад какой!»

— Не знаете? Непохвально. Надо интересоваться своими знакомыми.— Подошел к двери, взялся за скобу: — Если придет — уведомите. Хорошо? — и ушел.

В избе воцарилась тишина. Наконец мать произнесла с беспокойством.

— Неспроста пришел Ботало. Вынюхивает...

И Артемке кажется — неспроста. Может, Лагожа что натворил? Утром дед какой-то странный был. О себе не велел никому рассказывать.

Но прошел час-другой, и Артемка забыл о Ботале и его неожиданном приходе: нахлынули новые дела, новые заботы и волнения.

Минул май. Наступил безветренный, обильный дождями июнь. Зазеленели хлебные поля, зацвели цветы на широких лугах. В степной тишине слышны были только звон жаворонков да неутомимое стрекотание кузнечиков.

Но безмятежность и земная красота — все было временным и непрочным. В одночасье все могло быть нарушено и уничтожено: поля растоптаны, луга изрыты окопами и взрывами, небо застлано гарью, а тишина расколота стрельбой и стонами раненых.

Далеко Тюменцево от Зауралья, но и здесь услышали люди, что красные крепко побили колчаковцев.

Затужили местные власти, поскучнело кулачье — жаль разгромленных лучших дивизий генерала Ханжина и отборного офицерского корпуса генерала Каппеля, который лег под стенами далекой неведомой Уфы. Ведь все время ждали: вот-вот грянет победа.