Виктор Сидоров - Рука дьявола

Култын было остановился в нерешительности, когда Быня про шерсть да кукареканье выкрикнул. Однако упоминание про чижа его словно подстегнуло:

— А пошел ты со своим чижом!

И бросился догонять Леньку с Варькой.

Ребята вошли в нардом и ахнули в радостном изумлении: народу — полно. На стенах ярко алели два больших полотнища, кое-где были прибиты букетики поздних цветов, пучки сосновых и березовых веток. Сцены не было видно, ее закрывал огромный занавес, сшитый из разноцветных лоскутов, какие попались под торопливую руку Галинки Лушниковой. Однако эта пестрота никому не показалась странной, даже наоборот — веселой, и все решили, что так и надо для представления.

Варька, увидав своих подружек, побежала к ним, а Ленька с Култыном отыскали свободное место и втиснулись там оба. Когда они уже умостились поудобней, Ленька огляделся. Рядом с ним сидела незнакомая женщина в синем платье, с длинными и толстыми косами. Ленька с любопытством уставился на нее: кто такая? Но Култын уже горячо задышал ему прямо в ухо:

— Она!.. Учительша!..

Так вот она какая! Красивая и ничуть не строгая: ишь, улыбается и косит на него черным глазом.

— Не тесно тебе?

Ленька не растерялся:

— В тесноте — не в обиде...

— Верно. Хорошо.— И она совсем повернулась к Леньке, поглядев на него тоже с любопытством.

В какие-то несколько минут они были уже друзьями. Ленька успел выложить ей, кто он и что он, и сам узнал, что учительницу зовут Ирина Петровна, что она тоже комсомолка и очень рада, что приехала сюда: «Люди у вас здесь чудесные и комсомольцы — молодцы. Школу какую открыли. И мастерскую. И вот этот народный дом...»

Леньке никогда и в голову не приходила мысль хвастаться какими-то своими делами, а тут вдруг весь переполнился гордостью: ведь и он тоже делал все это! Вот они, его скамеечки, выстроились ровными длинными рядами. Сидят сейчас на них люди и совсем, совсем не знают, как старался Ленька делать их! И сама учительша не догадывается, что сидит на скамейке, для которой, быть может, Ленька обтесал и выстрогал все четыре ножки.

Вдруг занавес дрогнул, раздвоившись, со скрипом пополз к краям сцены. Говор и шум разом оборвалась, наступила такая тишина, словно нардом мгновенно опустел. Все глаза устремились на сцену.

А там стояли, выстроившись парами в ряд, четыре парня и четыре девки в синих спецовках. Парни держали перед собой молоты, девушки — серпы. Из-за занавеса выбежал лысоватый мужик в очках и громко выкрикнул:

— Внимание! Живая газета! Слушайте сообщение по Республике Советов!

И едва он успел спрятаться за занавесом, парень и девка, что стояли первыми, сделали дружный шаг вперед, быстро подняли и скрестили руки с серпом и молотом. Парень громко произнес:

— День ото дня крепнет и набирает силу Советская Россия. Как сообщают, недавно в Петрограде восстановлен и пущен гвоздильный завод. Его продукция уже поступает в города и села страны.

Едва парень замолк, раздался звонкий, радостный девичий голос:

— В Одесский порт вошло первое за существование Советской власти заграничное океанское судно. Оно доставило большую партию товаров для деревни — сенокосилки, плуги, бороны, конные грабли и косы. Кроме того, прибыло значительное количество тканей, ниток, пуговиц и прочих товаров. По случаю разгрузки парохода Одесский порт всю ночь был освещен электричеством!

Комсомольцы сделали шаг назад и снова стали в ряд. Вперед вышагнула следующая пара, тоже скрестив серп и молот:

— В Алупку и в Красноармейск, прежнее летнее место пребывания царя Николая II, ежедневно доставляются сотни больных детей рабочих и крестьян. Они размещаются в санаториях. Сюда из Новороссийска подвезены сахар, сгущенное молоко и другие продукты!

— За подписью предсовнаркома товарища Ленина, наркомпрода товарища Цюрупы и наркомпути товарища Ешманова послан приказ всем органам железных дорог обеспечить продвижение продовольственных маршрутов со скоростью не менее 150—200 верст в сутки!

Опять вышла новая пара:

— Совет Народных Комиссаров постановил отменить плату за отпускаемые из аптек по рецептам врачей медицинские средства!

— Пущена электрическая установка в селе Машкино Московской губернии, причем освещены сто дворов деревни Югово-Куркино и сиротский приют для крестьянских детей!

— Дань уважения. Совет Народных Комиссаров назначил единственной дочери декабриста Трубецкого восьмидесятичетырехлетней Зинаиде Андреевне Свербеевой усиленную пенсию с выдачей части ее натурой!

А новости сыпались и сыпались, словно веселый, радостный дождик: в Баку и Грозном за последние четыре месяца добыто 68 миллионов пудов нефти, шахтеры Юзовки провели субботник и выдали на-гора 130 тысяч пудов угля в подарок детям Москвы, железнодорожники страны за один только месяц отремонтировали 700 паровозов и 9 тысяч вагонов...

Ленька жадно ловил эти новости, весь подавшись вперед: сколько интересного! Сколько разных дел делается в стране. Все вертится, будто в круговороте, кипит, бурлит, строится — новая жизнь идет! А он —вот ведь дурачок! — думал почему-то, что такая жизнь только у них в селе началась, только тут она так широко распахнулась людям.

Занавес неожиданно задвинулся и долго не открывался. За ним что-то падало, бухало, дробно постукивали каблуки, попискивала гармонь. Но вот на сцену будто вихрь вынес несколько пар девчат и парней в цветастой одежде. Они загикали, затопали, закружились в лихом хороводе.

— Вот это да! — восторженно прошептал Ленька, не отрывая глаз от сцены.— Вот чешут! Вот дают!..

После пляски, которая закончилась бурно и шумно, вышли почти на самый край парень в блузе и девка в красной косынке, а между ними гармонист с удало сдвинутым набок картузом. На секунду выскочил лысый, выкрикнул:

— Пролетарские частушки!

Гармонист рванул гармонь. Она, будто удивленная, сначала рявкнула всеми голосами, а потом заговорила весело, торопливо. Гармонист ей в лад ахнул, охнул, притопнул, глянул на девку, подмигнул, а та задорно улыбнулась, повела звонко и чисто:

Гармонист весь даже погнулся — так заторопился пальцами по ладам. Но вот выбрался из заковыристого перебора, обернулся к парню, сверкнув зубами. Парень тряхнул чубом:

Нардом гудел от удовольствия, бешено хлопал. Ленька тоже не жалел ладоней, бил до боли, до красноты. А на сцене плясали, пели, рассказывали стихи, потом снова пели и снова плясали...

Представление закончилось только к вечеру. Люди расходились оживленные. Многие останавливались возле Лыкова, который стоял во дворе, покуривая цигарку.