Алексей Белянинов - Много дней впереди

Его теперь была очередь ловить, но ему тоже не удалось захватить Олю. А меня он прижал к самому берегу. Я — на лёд, но только наступил, лёд хрустнул и от ноги побежала трещинка. Я скорей обратно на берег, навстречу Кристепу, и поднял кверху обе руки.

Уходить из тайги никому из нас не хотелось, но пора было возвращаться.

Пообедать бы надо, но мы же не догадались еды с собой захватить. Да и мама начнёт беспокоиться: она не знает, где я, куда мы пошли. Она всегда беспокоится, если меня нет долго, как будто со мной, как с маленьким, может что-нибудь случиться.

— Да пора, пора!.. — заторопилась Оля. — Мы долго будем до дому идти — рысью шкуру ведь очень тяжело тащить…

Я хотел её дёрнуть за косу, чтобы не дразнилась, но она отскочила и побежала по тропинке между деревьями.

Мы с Кристепом побежали за ней.

Как я думал, так и вышло.

— Ты где же ходишь? — спросила мама, стоило мне толкнуть дверь в комнату. — В два часа я была в кино, брала билеты на вечерний сеанс, думала тебя встретить. Как раз выходили ребята… И не нашла. И уже тревожиться начала. Разве можно так надолго пропадать?

— Никуда я никогда не пропаду, — сказал я. — Мы вместо кино ходили в тайгу, на протоку… Недалеко, недалеко!.. Не делай таких глаз, пожалуйста, а давай скорей обедать. Знаешь, я какой голодный… Как пять волков зимой.

А что было бы, если б она узнала, что мы винтовку с собой брали и патроны, что у меня под ногой лёд треснул, когда я от Кристепа убегал!..

После обеда я снова с ним встретился. Винтовку удалось незаметно положить туда же, где она лежала, в сундук, под медвежью шкуру. Мы до вечера бегали с Олей и другими ребятами, и домой я пришёл затемно. Мамы не было. Ключ лежал в нашем условленном месте, за бочкой в сенях.

Мама пришла позднее. Картина ей, наверно, понравилась. Она, пока разогревала на керогазе ужин, улыбалась и напевала.

За столом я завёл разговор о том, что в здешней школе ничуть не легче учиться, чем в московской. А ребята, дураки, завидовали мне, когда я уезжал на Север. Думали, что тут получить пятёрку — раз плюнуть… Как бы не так! Попали бы сами, другое запели бы…

— Да-да… — сказала мама.

Это я очень правильно сделал, что заговорил с ней о школе. Пусть она знает, что Вера Петровна строгая учительница и двойку может запросто поставить, не успеешь и оглянуться.

— Ребята у нас её боятся, — продолжал я. — Она ведь каждый день у всех проверяет домашние задания, как ей не надоест! И велит, чтобы красиво писали, без помарок. А как ты думаешь, что лучше — писать без помарок, но неправильно или с помарками и правильно? А-а?..

— Что? — переспросила она.

— Я говорю, как быть: если ты кляксу поставил, а она не разрешает листы вырывать. Так пусть у человека и будет с кляксой тетрадка, пока не кончится?

— Пусть будет с кляксой, если этот человек неряха, — ответила мама и снова задумалась.

Я тоже задумался и решил, что про школу хватит. Но ведь я же не успел ей рассказать про вчерашние патроны, про Сольджута — как я с ним подружился, про золотистую уху, которой меня кормил Спиридон Иннокентьевич. Этого хватит на весь вечер, а там и улягусь спать.

— Ты знаешь, — начал я, — Спиридон Иннокентьевич — это отец Кристепа — обещал научить меня охотиться. Буду уток тебе приносить, гусей, диких гусей… Только не сейчас а весной, когда они с юга полетят к родным гнездовьям. Кристеп говорил, ох и много их весной бывает! С одного выстрела по три, по четыре утки запросто снимают.

Мама кивнула. Она плохо слушала. Какая-то была не такая, как всегда. Может, у неё опять трудный больной — тяжёлый случай, как она говорит. Что это, в самом деле! В больнице она и без того много времени проводит, а теперь ещё и дома будет думать о том же самом, не видеть меня и не слышать. Как будто это не я сижу напротив и про разное ей говорю!

Я замолчал, больше ни слова не сказал. Но мама на это не обратила никакого внимания. Выходит, я зря обижался? Сказать ей про двойку? Она тогда так же будет сидеть и смотреть в окно, словно там что-то можно увидеть в черноте. Да, можно сейчас… Всё равно уже поздно и я никуда не собираюсь идти.

Мама встала из-за стола, надела клеёнчатый пёстрый фартук и принялась мыть посуду в большой зелёной миске с белыми крапинками. Я покачался немного на стуле и решил, что теперь самое время, если уж начинать…

— Я вчера двойку получил, — сказал я и перестал раскачиваться. — Двойку по этой несчастной арифметике.

Она с размаху опустила чайную чашку в миску, чуть не разбила, и мокрые руки засунула в карманы фартука. Ага, теперь-то услыхала, о чём я говорю!

— Вот это мило! За что же двойку?

— Я у доски не мог решить задачу про отца, сына и дочь, которые белые грибы собирали, только белые, а все другие пропускали… Вера Петровна мне и поставила в журнал, а я сперва думал, она не поставит.

— Так вот для чего ты завёл речь, что здесь труднее, чем в Москве, учиться!

Она, выходит, кое-что всё же слышала. А сейчас начнёт про то, как она сама училась в школе, как хорошо задачи решала и по всем, по всем предметам получала одни пятёрки. У всех ребят, у тех, кого я знаю, родители очень хорошо учились, когда ходили в школу.

Но она только головой покачала и сказала:

— Ох, Женя, Женя…

Я приготовился долго её слушать и потому очень удивился, что всё так обошлось.

Пока не поздно, пока она не передумала, надо ложиться.

Мама заставляла меня ещё горячего молока выпить, хотя мы недавно ужинали, но я не стал.

Я разделся и лёг в кровать.

Заснул не сразу. Отвернулся к стене и думал: что такое сегодня случилось с мамой, просто невозможно понять?! Что она там сейчас делает, почему тихо в комнате?..

Мама одетая лежала на своей тахте, в руках держала раскрытую книгу. Но она не читала, потому что ни разу не перевернула страницы. Когда заметила, что я на неё смотрю, встала с тахты и пересела ко мне на кровать.

— Ты почему не спишь, а?

— А ты про что думаешь? — спросил я. — Опять… опять про своих больных? Так нельзя, так у тебя голова заболит, если всё время думать про одно и то же!

— Нет, Женя, я думаю о нас с тобой.

— Я двойку исправлю, ты не думай, — успокоил я её.

— Спи, глупый, — сказала она и положила руку мне на плечо. Рука была мягкая и тёплая.

Я не понял, почему я глупый, но, чтобы она не ушла, положил свою руку на её руку и снова отвернулся к стене, коленки подтянул к животу. Мама продолжала сидеть рядом со мной, и я сам не заметил, как заснул.

Вот уж я никогда бы не поверил, что так может быть!

Вчера солнце вовсю светило, а когда утром я подошёл к окну, всё кругом было белое, как будто расстелили тысячу больничных халатов.

Первый снег!

Я тотчас вытащил из шкафа валенки, надел их, притопнул и выбежал наружу, телогрейку на ходу натягивал.