Леонид Шестаков - Всадники

Солнце плавило осенние, ноздреватые сугробы, над головой горланили грачи. Севка шел незнакомой Тюменью, выбирая дорогу, чтоб не ступить в лужу и не промочить ног, обутых в пеньковые лапти. Звездастый свой шлем он сдвинул на затылок, ворот полушубка распахнул и дареный Клавин платок на шее тоже раздвинул в стороны. Весна! Кабы не голод да не война, хорошо бы жилось на свете.

Богатый базар в Тюмени. Чего тут только не продают! И молоко, и творог, и сметану, и колбасы, и даже мед в долбленных из липового ствола бочонках. Продают на деньги, а еще охотнее меняют на материю, на белье, на гвозди, на кожевенный товар, на красноармейское обмундирование.

У Севки ни денег, ни вещей. Стоит, смотрит издали на эти горы еды, глотает слюнки.

— Эй, паря, не разевай рот, оглоблей въеду!

Оглянулся: прет на него огромный грудастый конь ломового извозчика.

Как прыгнет Севка! И угодил в лужу. Фонтаном разлетелись брызги.

Выбрался на сухое, озирается. Видит перед собой барышню в шляпке, коротеньком сером пальтишке и ботинках на тоненьких каблучках. Лет ей не больше, чем Севке, а у самой в ушах серьги, в руках маленький кожаный ридикюль.

Смерила барышня Севку презрительным взглядом, расхохоталась:

— Это что еще за чучело?

— Почему чучело? — обиделся Севка. — Не всем же цеплять на уши поповские кадила.

— Что-о?

— То-о! Вырядилась, как елка на рождество.

От возмущения у нее не нашлось слов, чтобы ответить на эту дерзость. Хотела испепелить Севку, а он стоит себе, посмеивается. Ноль внимания на барышнин гнев. И ничего ей не осталось, как проглотить обиду.

— Из России, что ли, приехал?

— А здесь что, Германия? — спросил Севка.

— Здесь Сибирь! — повысила голос девчонка. — Что ты все поперек да поперек? Или давно не бит?

— Давно. Тебя как зовут?

— Жара, — с вызовом ответила барышня.

— Врешь. Девчонок так не зовут.

— Вот деревенщина! Жара — это ласкательно, а полное имя — Жар-птица. Выкусил?

Она картинно повернулась и пошла прочь на своих каблучках, смешно отставив руку с ридикюлем.

Севка начал припоминать, где он видел раньше эту девчонку? Вроде бы лицо знакомое, особенно глаза. Вот если бы пудру с нее счистить, сразу бы вспомнил. А может, она просто похожа на кого. «Жар-птица! Придумает же…»

В этот день он никакой работы не нашел. Так и лег голодный под своей скамьей на вокзале. Зато на следующее утро Севке повезло. Какая-то тетка, увидев его у своей калитки, спросила:

— Приезжий, что ли? Одет вроде не по-нашему.

— Из России, мамаша. Не посоветуете какой работы? Есть больно хочется.

— Иди, паря, я тебя накормлю.

— Спасибо! Только что ж вы будете так кормить? Поделать бы чего.

— Иди, иди, сынок!

Первый раз в жизни ел Севка сибирские пельмени. Вкусные, аж попискивают! Потом пил чай с горячими ржаными лепешками. Лизнет сахаринную облатку — да скорей запивать из блюдца.

— Мать-то есть? — спросила хозяйка, когда распаренный Севка аккуратно поставил чашку на блюдце и отодвинул от себя.

— От тифа померла. Еду к тетке аж в самую Читу. Спасибо вам, мамаша, за хлеб-соль.

Рывком завернув скатерть на выскобленном столе, хозяйка схватила несколько лепешек, затолкала в карманы Севкиного полушубка:

— На дорогу тебе. Счастливого пути, сынок! Дай-то бог благополучно добраться до тети.

Покраснел Севка. Такую добрую женщину пришлось обмануть. Но ведь не скажешь ей про эскадрон. Военная тайна!

Поезд в этот день не шел, и на следующий тоже не обещали. Вокзал так и ломился от людей. Севкино место под лавкой оказалось заваленным какими-то мешками. Пришлось ему коротать ночь вприсядку. Сквозь дрему почему-то вспоминалась та девчонка, Жар-птица. Где он ее видел? Или другую, похожую на нее?

Утром Севка побрел на толкучку. Разных разностей тут было полно. Сахарин из-под полы, часы, бритвы, красноармейские ботинки, шинели, самовары, зеркала, трубастые граммофоны, мясорубки, иголки, зажигалки, пуговицы, серпы, косы, ухваты, обручальные кольца, дамские корсеты, муфты, гребенки, перины…

В дальнем углу стоял с торбой мальчишка постарше Севки, бойко торговал солью. Был мальчишка без шапки, в женских башмаках на пуговках и почему-то в парчовой поповской ризе, надетой поверх полосатой флотской тельняшки. Широкогрудый, коренастый, он скалил редкие желтые зубы, выкрикивая разные прибаутки.

Поблизости крутились еще двое. Один в бабьей с кружевами нижней юбке вместо штанов, другой в жандармском мундире сине-зеленого сукна.

Толкучка мерно гудела, по ней словно волны гуляли, как по морю. И вдруг пронзительный крик:

— Держи-и! Сапоги унес!..

Сильней заходили волны, то нахлынут, то с ревом откатятся. На какую-то минуту вокруг Севки стало пусто.

И в ту же минуту из толпы вынырнул мальчишка в мундире. За ним — рыжий мужик в картузе.

— Лови! — крикнул мальчишка Севке, а сам — бах рыжему в ноги! Тот — кверху тормашками, а на него уже другие падают. Ругань, крик, свалка!

Севка поймал сапоги и стоит. Его окружили.

— Попался, ворюга? Что, не удалось?..

— Чего разговаривать? Бей шельму!

— Не бей! — закричала женщина. — Или у вас гляделки повылазили? Он же только подобрал, а того, который крал, и след простыл.

— Разве так? А я думал — этот, — осекся долговязый детина в заячьем треухе. — Счастье твое, паря, — показал он Севке кулак величиной с добрую тыкву.

Сапоги забрали, унесли. На Севку даже не оглянулись. Он постоял с минуту и побрел прочь. Все равно куда, лишь бы здесь не быть.

Идет незнакомой улицей, слышит — кто-то догоняет.

— Эй, ты, желторотый!

Севка оглянулся: тот самый в ризе, коренастый. А за ним еще двое — в мундире и в женской юбке.

Один забежал наперед, другой чуть приотстал, а коренастый подошел вплотную.

— Проворонил сапоги — скидывай полушубок! — уперся он в Севку острыми, широко посаженными глазами и сгреб за рукав.

Понял Севка, что дал себя окружить и отступать ему некуда. В капкане!

Чуть пригнулся, выпрямился и молниеносно боднул коренастого головой в подбородок. А сам — верть, и пулей назад к барахолке! Обогнул сдрейфившего мальчишку в бабьей юбке, несется, не чуя ног, к воротам под защиту толпы.

А из ворот — та девчонка, Жара.

— Ты куда это, шит колпак? — улыбается, как знакомому.

Будто на стену налетел, остановился Севка. Хлопнул себя ладонью по лбу, постоял секунду, припоминая.

— Слово — серебро! — выпалил. И — мимо. Лишь на другой стороне улицы оглянулся. За ним никакой погони, а девчонка все еще там. Стоит, как очумелая, смотрит вслед.