Леонид Шестаков - Всадники

— Пускай хозяин за нас отмолится, усмехнулся Порфирий, равнодушно слушая звон. — У него грехов-то поболе нашего. Небось надевает сейчас свою праздничную жилетку, золотую цепь от часов поперек пуза вешает. Всю обедню будет красоваться на почетном месте у самого клироса, а в голове божественного кот наплакал.

Порфирий не ошибся. Егор Лукич стоял в церкви, но от божественных мыслей был весьма далек. По непростительному легкомыслию обулся он в новые сапоги. Сперва, казалось, все ничего. Но обедня длинная; пока стоял, заныли, загорелись ноги.

«Удружил-таки Алешка Семицветов, сукин сын! — кипел Егор Лукич. — Говорил дьяволу — шей посвободнее, мне не перед девками форсить. Так нет же, сделал какие-то шилья… Может, с умыслом? Неужели еще тот зуб помнит, шельма?

Лет тридцать назад молодыми парнями встретились Егор с Алешкой-сапожником в кулачном бою. Егор был половчее. Он успел присесть, и Алешкин удар пришелся по воздуху. Зато сам Егор, не замахиваясь, двинул тычком. Алешка пошатнулся и вместе с кровью выплюнул на снег передний зуб. Может, теперь он и припомнил Егору ту давнюю обиду? Почем знать.

Обедня затянулась. Егору Лукичу все не в жилу: и дьяк гнусавит, раздражает, и поп бормочет свое, как сонный, и звонарь Спирька службы не знает, одноглазый мерин! Бухнул бы в колокола, хор запел бы «Верую», — глядишь, поп и сообразил бы, что пора кончать. Будто господу-богу не все равно, длинно ли молятся, коротко ли. Может, короткая молитва ему еще и приятнее.

Наконец служба кончилась. Загудели над Гусаками редкие удары колокола. Егор Лукич вздохнул с облегчением и двинулся к попу, который уже приготовил крест для целования.

Но и тут ему не было удачи: откуда-то вывернулся плешивый старик Роман Гнедых, главнейший в Гусаках пьяница, и успел-таки первым приложиться к холодному серебру.

«Черт тебя вынес!» — чуть не вырвалось у Егора Лукича. Но вспомнил, где находится, и только негромко досадливо крякнул.

— Прошу ко мне после обедни, отец Селиверст, — шепнул Егор Лукич, тронув губами крест. — Посидим, побеседуем.

Услышал и Порфирий колокол, возвещавший об окончании обедни. Но не заторопился в гости. Он хоть всего только мельник, а цену себе знает, не побежит! Пусть богатеи подождут, потомятся.

Выждав добрый час времени, он надел треух, позвал Севку да Назарку:

— Пошли!

Но Порфирий просчитался. Оказалось, его и не думали ждать.

Войдя в горницу, он застал уже изрядно подвыпившую компанию. В углу, под образами, важно восседал поп, отец Селиверст. Справа от него — церковный староста Никита Провалинский, а слева — сам Егор Лукич, успевший скинуть опостылевшие сапоги и обуть старые.

Захмелевший Макар, брат хозяина, сидел рядом с Дмитрием и все порывался наполнить из стоявшей перед ним четверти с самогоном-первачом стакан племянника. Но Дмитрий отодвигал стакан.

Принаряженная Степанида, повязанная вишнево-золотистым шелковым платком, крутилась возле стола, следя за тем, чтобы гости отведали разных кушаний: и студня, и окорока, и копченого осетра, и колбасы домашнего приготовления.

Заметив вошедших, Егор Лукич вопросительно переломил бровь, глянул на Степаниду. Но тут Дмитрий вскочил из-за стола, усадил Порфирия, Севку и Назарку.

— Тебе, Порфирь Кириллыч, придется теперь одному, — наполнил он стакан мельника. — Штрафуем за опоздание!

Порфирий не заставил себя упрашивать. Поднял стакан, оглядел застолицу:

— С праздником вас! С рождеством Христовым!

Поп брезгливо поморщился, сделал вид, что выбирает себе закуску. Это обозлило Порфирия. Он повел усами и продолжал:

— Господь хоть сам не употреблял, а нам велел. Верно я говорю, отец Селиверст? Как там в священном писании насчет выпивки?

— Пей ты уж, меньше говори! — досадливо повел плечом Егор Лукич. — Гудишь, а слушать нечего.

Порфирий запрокинул голову, опорожнил стакан. Чуть закусив, украдкой глянул на Дмитрия, а у того в глазах веселинки, как искорки разгорелись.

Смекнув, что праздничное настроение рушится, Степанида выбежала на кухню и вернулась с большим блюдом, которое внесла на вытянутых руках. На блюде покоился зажаренный гусак, огромный, жирный, аппетитно подрумяненный.

— Кушайте, гости. Отец Селиверст, отведайте. Никита Евстигнеевич, а вы?

Поп вежливо наклонил голову, но к гусаку не притронулся.

— Премного благодарен! — с достоинством ответил он, вставая. — Засиделся у вас, пора и честь знать.

Староста проглотил полный рот слюны, тоже встал. «Черт длинногривый! — подумал про попа. — Приспичило тебе от такого диковинного гусака! Но не оставаться ж тут. Куда поп, туда должен и староста…»

Как только затворилась дверь, Егор Лукич уперся тяжелым взглядом в сына.

— Ты что ж, Дмитрий, за тем только и приехал, чтоб родному отцу палки в колеса пихать? Тебе-то плевать на попа да на старосту, а мне с ними жить. Понял? И ты, бесстыжие глаза, — повернулся он к Порфирию, — раз уж попал с кувшинным рылом в калашный ряд, ну, и сидел бы, помалкивал. А то распустил свое дурное помело.

— Нашел о чем печалиться, — усмехнулся Дмитрий. — Или боишься, что поп грехи не отпустит?

— Какие еще грехи? — уставился Егор Лукич на сына.

— Обыкновенные. Про главное уж не говорю, небось успел в них покаяться попу. Скажи, батя, сколько на тебя вот этот Севка работает за здорово живешь?

— Как это за здорово живешь? Сперва у меня в долг брал — отработал. Потом отработал за жеребенка. А теперь в счет кобылы. Кажется, все ясно.

— Не очень ясно, — возразил Дмитрий. — Так можно заставить человека работать в счет прошлогоднего снега. Кобыла-то твоя жива-здорова. Небось помахивает хвостом и не догадывается, что хозяин с каждого маха загребает деньгу.

— Что ты плетешь? Мало ли что кобыла жива, а где от нее приплод?

— Ой, папаша, не хитри! — в упор глянул Дмитрий на отца. — Та кобыла без малого мне ровесница. Сколько ж ей давать приплод? Уж кто-кто, а ты-то об этом преотлично знаешь. Вот и выходит — не по совести живешь. Но совесть — это такое дело, она у каждого своя. А по закону придется выплатить заработанное. Уж я об этом позабочусь. Закон-то для всех один.

Егор Лукич вскипел, грохнул кулаком по столу.

— По закону? А знаешь ли ты, щенок, что теперь уже нет закона грабить. Пока тебя где-то черти носили, кончился комиссарский закон: твое — мое и мое — мое. Теперь, слава богу, НЭП — новая экономическая политика называется. Не слыхал? А надо б тебе знать, что сам Ленин дает свободу тем, которые деловые и не лодыри. Жрать-то каждому подай, а где он, хлеб? Такая голь, как Спирька Кривой да пьяница Роман Гнедых, Россию небось не прокормят. Вот Ленин и не велел трогать мужика, который справный хозяин. Тебе, видать, не нравится, как Ленин велит.