Владимир Шустов - Карфагена не будет

Вспотевшие от смущения музыканты, налетая друг на друга, кое-как вышли на сцену, сели, пошептались и взялись за инструменты. Играли они неплохо, а поборов смущение, так разошлись, так разохотились, что вместо трех исполнили пять песен.

— Теперь послушайте пение, — возвестил Костя. — Выступает хор под руководством Аленки… Алены Хворовой!

Певцы стали полукругом. Аленка вышла вперед, огляделась и совсем было собралась заводить частушки, да вдруг заволновалась. Конферансье выслушал ее шепот и забегал: оказывается, не было баяниста.

— Как получилось такое… — ахал Костя. — Что делать-то будем? Отменять номер?

— Обеспечьте немедленно, — наступала девочка. — Хоть из-под земли доставайте баяниста!

— Не умею я играть, — отрезал Никита, когда раскрасневшаяся хористка напустилась на него. — Пусть играет струнный!

— Баян для хора нужен!

Зрители зашумели. Смятение артистов породило массу веселых шуток. Многие механизаторы закурили. Над поляной повисли нити табачного дыма. И тут на глаза Аленке попался Демка Рябинин. Она обрадовалась, схватила его за рукав и без лишних слов потащила на сцену.

— Куда тянешь? — слабо сопротивлялся Демка.

— На баяне будешь играть! Говорю, что будешь!..

— Не выйдет…

— На школьном вечере играл? Играл! Будешь и здесь!..

— Демка, выручай, — шепнул ему на ухо подоспевший Костя. — Конфуз получается: люди ждут, а мы тянем.

И Демка повиновался. Он вышел на сцену, взял со стула баян, привычно перекинул через плечо ремень, легко развел меха, и плавные, мелодичные звуки полились. Баян то грустил о чем-то, то безудержно веселился, позабыв тоску. Аленка расправила складки белого с красными маками праздничного платья, подбоченилась и, взмахнув над головой яркой газовой косынкой, поплыла по кругу.

Все следили за стройной гибкой фигуркой танцовщицы, время от времени подбадривая ее короткими возгласами:

— Это — по нашему!

— Балет!

А баян ударил дробную плясовую, замер на миг и рассыпался замысловатым перебором. Аленка притопнула каблуками желтых туфель, выпрошенных у сестры специально для выступления, и запела:

Хор дружно повторил две последние строки, и Аленка снова поплыла по кругу. Ленька Колычев смотрел на нее и не узнавал. Как это он раньше не замечал, что глаза у Аленки золотистые, задорные, с искоркой. И волосы совсем не льняные, а тоже будто золотистые. Слушая запевки, он испытывал неловкость, смущенно оглядывался. Ему казалось, что сидящие обращают внимание на него и шепчут: «Это он сочинил. Деловой парень, молодец!» Каждую новую частушку зрители встречали бурей рукоплесканий. Когда хор пропел об Иване Полевом, тот поспешно спрятался за спины товарищей и, отбиваясь от них — его просили подняться, оправдывался, словно был в чем-то виноват:

— Трактор у меня такой, больше нормы горючего не употребляет!

— Не скромничай, — возражали ему, — слава добрая на месте не стоит! Слушай, что ребятня-то поет! Ха-ха-ха!.. Прямо в самую точку попали.

— Ловко!

Эту частушку исполнял Гоша Свиридов. Чуть покачиваясь, вышел он на середину сцены и, сжимая руками виски, что по замыслу показывало жестокую головную боль, пропел:

Прицепщик Егоров, рослый парень с одутловатым лицом, заросшим бородой, и красными, как у кролика, глазами не на шутку рассердился. Подхлестываемый смехом всей бригады, он вскочил с места и не вяжущимся с его комплекцией визгливым голосом выкрикнул:

— А вы меня поили, мелюзга пузатая! В какой школе учились над взрослыми зубоскалить? Я потребую…

Сзади его дернули за пиджак. Егоров неловко всплеснул руками и сел.

— Не кричи на гостей, — спокойно и в то же время сурово прозвучал чей-то голос. — Водку хлещешь? Хлещешь. Лежебочничаешь с утра до вечера, значит, умолкни. Давно пора выгнать тебя из бригады, а не носиться, как с писаной торбой.

— Н-но-о-о-о! — протянул Егоров. — Всех поразгоняете, а робить кто будет?

— Этакого фрукта и потерять не жаль.

— Уж сразу и хрукт… Эх! Люди-и-и… — он понуро склонил голову и до конца сидел молча.

Механизаторы остались довольны концертом. Они долго и горячо благодарили пионеров, просили наведываться почаще. Узнав, что автор частушек, Колычев, находится здесь, Иван Полевой разыскал Леньку и увел в красный уголок сочинять стихотворные подписи к карикатурам, помещаемым в стенной газете. Колычев сделал это с большим старанием. Стихи получились хлесткими, едкими.

Под вечер Никита провел летучее собрание, на котором было решено второе звено отправить в лагерь, а остальным остаться на полевом стане до утра.

— Река, вот она! — рукой подать, — сказал в заключение Никита. — Должны мы угостить механизаторов хорошей ухой. Пойдем на речку рыбачить. Лески с крючками у меня есть, специально взял про запас, червей под камнями насобирать можно. Как пятнадцать крючков закинем — уха обеспечена. Решено!

Ленька, Толя и Демка вырезали черемуховые удилища, оснастили их и втроем зашагали вверх по течению разыскивать омуток получше. У переката, там, где река, стиснутая высокими скалистыми берегами, прежде чем вырваться на равнинный простор, с глухим ревом брала каменистый барьер, колычевцев догнал Костя.

— Пестовские ребята прибыли! — крикнул он. — Концерт-то они проворонили! Вы с камней удить будете? Здесь ельцы берут!

— Дальше пойдем, — хмуро ответил Ленька.

— А я на быстрине попробую! — Костя, прыгая с камня на камень, стал пробираться к торчащей из воды глыбе, в самый центр беснующегося потока. Он что-то еще крикнул ребятам, но голос потонул в рокоте воды.

Ленька расстроился. Его не радовала перспектива встречи с Володькой Великановым, который, по всей вероятности, напомнит провокацию с мережами у Зеленого плеса. Если Володька, увидев Леньку, расскажет Никите эту историю, то, конечно, Якишев начнет сводить счеты. Колычев высказал свои опасения приятелям. Толя придерживался точно такого же мнения. Демка отмалчивался: он в душе не верил, что Никита злопамятен и способен вспомнить старые обиды — много их было.

— Володька наболтает, — бубнил уныло Толя. — Полетит все кувырком, через пень-колоду.

— Молчи уж! — прикрикнул на него Ленька.

— Слова сказать нельзя?

— Молчи, говорю! — Ленька так взглянул на Толю, что тот прикусил язык.

Глубокая спокойная заводь, близ берегов покрытая круглыми с вырезом зелеными листьями кувшинок и белыми, еще не распустившимися до конца лилиями, показалась Леньке подходящим местом для ловли. Он устроился на крутояре под березкой и принялся разматывать леску.