Людмила Сабинина - Обломок молнии

— Цыц! Молчать! — тонким голосом прикрикнул Родионыч.

— Лежанку отремонтировала, — рапортовала Вера Степановна, — овчины там настлала, так что все к пенсионному отдыху готово. Знай грейся!

Она по-военному отступила на шаг, откинула штору. Во всей красе появился Родионыч: рубашка серая в клеточку, джинсы, на ногах — синие с белым кеды.

— Эва-а! — протянула Вера Степановна. — Вырядился-то! Или собрался куда?

— Там видно будет, — отмахнулся Родионыч, — а пока давай есть. Что там у тебя?

Он вежливо поздоровался с девчатами и уселся за садовый стол завтракать.

Акима Родионыча местные прозвали «долгожителем». И не потому, что так уж стар, а потому, что Родионыч твердо решил прожить как можно дольше и отнюдь не скрывал этого. Для того и переселился сюда из города вместе с женой год тому назад, сразу после выхода на пенсию. Всю жизнь прослужил Аким Родионыч бухгалтером на одном небольшом предприятии, и всю жизнь мечтал поселиться где-нибудь на селе, к природе поближе, к лесу, к реке. Рыбку половить, здоровье поправить, а главное, спортом заняться на досуге… Никто из сотрудников и не подозревал, что в хилом старичке-бухгалтере скрывается страстный, заядлый спортсмен. Да пока работал, все некогда было: то годовой отчет, то баланс, а то еще грипп или ангина. Сердце пошаливало. Словом, суета… Вторая страсть Акима Родионыча — музыка. Любил музыку послушать, любил и сам посидеть где-нибудь на лавочке с гитаркой в руках. Или — с балалайкой. А здесь на воздухе-то все так прекрасно звучит! На природе-то! Да вот беда, инструментов нет. Гитару с балалайкой в городе у сына оставил. Обещал сын привезти, да вот не едет что-то, задерживается.

— Чай с молоком будешь или так? — спросила Вера Степановна.

— Так.

— Все так да так. Молоко пить должен, что врач-то говорил? Девочки, скажите там Прасковье, чтобы вечерошнего нам оставила. Литр.

— Пол-литра, — возразил «долгожитель».

— А я сказала — литр! Я тебя заставлю молоко пить! Ты у меня не отделаешься!

«Долгожитель» промолчал, отхлебывая горячий крепкий чаек.

— Так и скажите хозяйке, литр, мол, — повторила Вера Степановна.

— Ладно, — отозвалась Ксана, — передадим обязательно.

— А вы чего это с утра за кашу? В столовой, что ли, не варят? Сейчас ведь в столовку пойдете.

— А-а! Столовка, — заговорили все трое, — в столовке потом водички попьем. После этой столовки еще голоднее, чем были.

— На обед — кулеш, ешь пока не околешь, — смеясь, выкрикнула Иришка.

— Крупинка за крупинкой гоняется с дубинкой! — добавила Ксана.

Вера Степановна стояла за изгородью — мощный торс, облаченный в голубое в белых яблоках платье, голова склонена набок — Вера Степановна заинтересованно слушала.

— Ишь ты, — произнесла наконец она. — Плохо кормят, значит. А должны кормить хорошо. Ребятишек-то, как не стыдно.

— Там ведь не только мы, там и совхозные рабочие питаются, — напомнила Люба.

— Ну, рабочим-то — не велика беда. У них все свое… А и те, слыхать, жаловались: с собой на работу кусок тащи. Куда это годится!

— А вот я хочу спросить вас, молодые барышни, — вкрадчиво обратился Аким Родионыч. — Сардины в столовой бывают или нет? Знаете, этакие коробочки длинные, сардины. Знаете, наверно?

— Эва, чего захотел. Сардины. — Вера Степановна звучно шлепнула себя по бокам. — Ты, Родионыч, скажешь! Сардинами их будут кормить! Чего другого придумал бы, а то — сардины!

И раздосадованная Вера Степановна ушла на веранду.

Люба протерла полотенцем последнюю чашку, поставила ее в ряд с остальными, покачала головой:

— Килька в томатном соусе бывает. В буфете. Сардин что-то не заметила. — Она сосредоточенно шмыгнула носом.

— Килька? — живо отозвался Родионыч. — Это маленькие, круглые такие?

— Да килька же, — удивилась Люба, — рыбешка в томате!

— Тара, тара меня интересует, — нетерпеливо потирая руки, пояснил Родионыч. — Баночки то есть.

— Баночки? — удивилась Люба.

— Ой, девчата, опаздываем! — Иришка вскочила, отряхнула свои коротенькие потертые брючки, наскоро расправила бантики у висков, помчалась к калитке.

— Тара обыкновенная, — ответила на ходу Ксана, — маленькая, жестяная!

— Круглая, — серьезно добавила Люба.

Калитка за девчатами захлопнулась.

— Эх, незадача, — бормотал Родионыч, усаживаясь на ступеньку крыльца. — Круглая! Не годится. Никуда не годится. Дрянь дело. Дело дрянь…

Он посидел еще немного, потом поднялся, захватил свою можжевеловую, чисто обструганную палку, снял с забора продовольственную сумку — Вера Степановна сушила ее после мытья — и вышел со двора.

А грядки оказались длинные — конца не видать. До самого горизонта протянулись четкие параллельные борозды, испещренные нежно-зелеными слабыми листками капусты и пышными, цветущими кустами сорняков. Каждая девочка получила по такой грядке.

— Ничего, к полудню управитесь как миленькие, — говорила Прасковья Семеновна, она была тут бригадиром. — Спины-то молодые, чисто резиновые, не то, что у нас, пожилых.

Но какое там к полудню, и к вечеру-то управиться мудрено. Солнце жгло, сорняки — злые, колючие, с цепкими извилистыми корнями. Выдернуть такой куст непросто. Ксана ухватывала жесткий жилистый пучок обеими руками, изо всей силы дергала. Зеленая верхушка обрывалась, а корни оставались в земле. Ксана копалась в земле, нащупывала спутанную проволоку корней. Ситцевая кофтенка прилипала к потным лопаткам, расстегнутые полы трепыхались на жарком ветру, и издали Ксана похожа была на суматошную, взъерошенную птицу. То и дело выпрямлялась, окидывала взглядом поле, где трудился весь девятый «В», за исключением уехавших на сенокос ребят — отстать боялась. Но девочки были все тут, рядом, растянулись неровной шеренгой поперек поля. Только Люба Смолякова ушла далеко вперед, почти тетю Пашу догнала. «Сильная все-таки Любка, — думала Ксана. — И работать умеет. Вообще она такая. Молчаливая. Молчит-молчит, а как уж возьмется, только держись…». Поискала глазами Иришку. Иришка явно не справлялась. Видно было, как она суетилась где-то в самом начале борозды, торопливо рвала траву, разбрасывала, потом собирала, вспомнив, что тетя Паша наказывала в кучи складывать сорняк. «Старается, а толку нет», — решила Ксана. Сама она не то чтобы устала, ее просто разломило всю, спина ныла, лицо горело, глаза щипало от пота. «Ну и работенка. И как только люди могут… Да это, наверное, самый тяжелый труд!» К полудню не добрались и до середины борозды. Работа подвигалась все медленнее.

— Шабаш, девки! — крикнула наконец тетя Паша.

Все собрались у края поля, в тени ивняка. Рядом, в неглубоком овраге, струился ручей. Совсем мелкий, с желтым песчаным дном, а все-таки — ручей. Вода! Девчата спустились в овраг, бродили но щиколотку в воде, умывались, многим хотелось напиться, но тетя Паша не велела.