Валентина Осеева - Динка

Книжки, аккуратно сложенные, лежат на этажерке около пианино. В комнате никого нет.

Динка усаживается на полу около этажерки и кладет на колени несколько книжек.

— «Толстой, — читает она. — «Бог правду видит, да не скоро скажет». Интересно, про что это? Заглянуть или не заглянуть? Может, лучше не надо…

Динка смотрит на книжку боязливо и недоверчиво. Кто знает, какая это книга… Может, у нее плохой конец и все герои умирают или еще что-нибудь с ними случается. Тогда будешь долго ходить как потерянная и все будешь думать, думать, а помочь все равно ничем нельзя.

Динка осторожно листает страницы — первую… последнюю… «Наверное, с плохим концом, — думает она, — лучше не читать…»

У девочки много неприятностей из-за таких книг.

Один раз, когда она была еще маленькой, Марина принесла из библиотеки «Хижину дяди Тома» и читала ее детям. Все плакали. Динка тоже плакала. Сначала тихо, а потом, когда умерла Ева, она вскочила, затопала ногами и хотела разорвать книгу. Алина и Мышка изо всех сил пытались успокоить ее, мать гладила ее по голове и говорила, что всем жалко добрую девочку Еву и все плачут над ней, горе часто выражается слезами, но зачем же так злиться и рвать книгу? Чем виновата сама книга?

Динку с трудом уложили спать в тот вечер и по секрету от нее договорились завтра, во время чтения, отправить ее с Линой на прогулку. Но вышло иначе. Утром Динка забралась к матери в комнату, вытащила оттуда злополучную книгу и убежала с ней в дальний угол двора. Там она бросила книгу на землю и, топча ее ногами, в ярости кричала:

«Вот тебе! Вот тебе за Еву!»

Арсеньевы жили тогда в городе, и на дворе было много детей. Дочка дворника, Машутка, в ужасе бросилась в дом:

«Тетенька! Динка книжку бьет! Ужасти, как она ее треплет!»

Матери дома не было. Катя и Лина выбежали во двор. Книга с растерзанными страницами валялась на земле, а Динка, низко опустив голову, сидела с ней рядом. Вокруг, молчаливые и испуганные, стояли ребятишки со двора. Катя молча собрала разбросанные страницы и крепко взяла Динку за руку:

«Пойдем!»

Но Динка не шевельнулась. Тогда Лина, онемевшая от удивления, вдруг пришла в себя и разразилась громкими упреками:

«Да что же это ты содеяла здесь, страмница эдакая, а? Ведь книга-то не своя, а на время даденная! Это какие же деньги матери теперь платить за такую книжищу, а? Ох, ты ж бессовестное дитё! Нет, чтобы какую махонькую книжонку взять, дак она эдакую библию, прости господи, стащила!»

«Пойдем!» — сердито повторила тетка и дернула Динку за руку.

Маленькая детская рука беззащитно натянулась, но Динка не встала. Жалкая фигурка ее не выражала никаких желаний, не было в ней и сопротивления.

«Ах ты Мазепа, Мазепа…» — укоряла Лина.

Из кучки ребят выдвинулся слюнявый Егорка и, вынув изо рта пальцы, важно пояснил:

«Она тую книгу ногами топтала».

Машутка, подскочив сзади, дала ему крепкий подзатыльник:

«А ты молчи, черт!»

«Пойдем домой, Дина!» — уже мягче сказала Катя. Девочка подняла голову и посмотрела на нее пустыми, словно выцветшими глазами, потом повернула голову к Лине. Липа не вынесла ее взгляда:

«Крохотка ты моя! Ведь сама не своя стала! Иди ко мне, дитятко ты мое выхоженное!»

Лина схватила девочку на руки и, вытирая своим передником грязные щеки Динки, быстрыми шагами пошла с ней к дому.

«Да провались она пропадом, книга эта самая! Своими деньгами не поскуплюсь, а мытарить ребенка не дам! Бумага — она и есть бумага, а дитё напугать недолго, — бормотала она на ходу, чувствуя себя единственной защитницей Динки. Теплые руки девочки, доверчиво обнимавшие ее шею, усиливали это материнское чувство. — Таскают в дом всякую баламутку, а ребенок отвечай! — ворчала Лина и, прижимая к себе девочку, переходила на тихое воркованье. Глазочек ты мой синенький, былиночка моя! Да мы их всех с энтой книгой!.

Не бойся, не бойся! А Лина сейчас кисельку сладенького дасть! Хошь кисельку-то?»

«Не-ет», — капризно тянула Динка.

«А чего хошь? Изюмцу коль дам?»

«Я спать хочу. У меня голова болит…» — заплакала Динка.

Тетка шла сзади, вглядываясь в лежащую на плече Лины знакомую вихрастую голову Динки, и на душе у нее было тревожно. Она понимала, что поступок с книгой — это не обычный каприз и не баловство.

«Это такой характер, упрямый, настойчивый… Вот разозлилась на книгу и порвала ее! Ну что я могу сделать? Наказать? Но она и так наказана — ревет, и голова у нее болит», — думала Катя, испуганная и озадаченная поступком Динки.

«Уложи ее спать», — сказала она Лине, так и не решив, как надо поступить с провинившейся девочкой.

Динка охотно легла в постель и заснула крепким сном здорового ребенка. Но, по мере того как она спала, в Кате росло раздражение:

«Безобразие! Устроила такую пакость и спит как ни в чем не бывало!»

Сестру она встретила выговором:

«Не знаю, о чем ты думаешь, Марина, таская из библиотеки эти книги! Можно потерять голову с твоими ангелочками!

Вот, полюбуйся!» — Она бросила на стол разбухшую и растрепанную книгу.

Вечером, когда дети заснули, сестры допоздна обсуждали этот случай.

«Да, я, кажется, сделала большую глупость… Она еще слишком мала для такой грустной книги», — каялась мать.

«Но зачем же вообще читать такие книги, даже и старшим детям? Зачем это нужно, чтоб они сидели перед тобой и плакали? Почему не читать им сказки, какие-нибудь веселые стихи, наконец…» — волновалась младшая сестра.

«Подожди… Я читаю и сказки и стихи, — нетерпеливо прервала ее Марина. Но этого мало. Они должны знать, что в жизни бывает много горя и несправедливостей. И если они плачут, так что хорошие слезы. Значит, они понимают, жалеют, они будут бороться против этих несправедливостей Я же воспитываю их, Катя, на этих книгах!»

«Воспитываешь? — Катя насмешливо улыбнулась и подвинула к сестре растрепанную книгу. — Вот, пожалуйста, наглядный результат твоего воспитания!»

«Ну, это Динка… — улыбнулась Марина. — Она еще мала». «Мала? Ну, знаешь… Будь это мой ребенок, так я бы как взяла ремень да вздула ее один раз…»

Щеки Марины вспыхивают ярким румянцем. «Конечно, тебе, видно, кажется идеалом воспитания плетка нашей мачехи, — горько напоминает сестра, — а я вот даже кричать на ребенка не могу, я не могу и не хочу видеть испуганные лица, я не хочу, чтобы меня боялись! Они должны бояться не меня, а своих поступков, которые могут оттолкнуть меня от них… И зачем ты врешь. Катя, что ты будешь бить своего ребенка? Ты и пальцем не тронешь его, потому что тебе всю жизнь помнятся мачехины побои. Нет! Ты не будешь бить, но ты вырастишь его таким эгоистом, Катя…»

«Ну конечно, я выращу эгоистов, а ты замечательных людей! Ну, не будем спорить! Давай лучше подумаем о Дине… Что это за поступок, по-твоему? Озорство, шалость, просто желание побезобразничать?»