Геннадий Михасенко - Кандаурские мальчишки

Тогда Шурка взял бич, откинул назад, посмотрел, как он лежит, быстро перебросил взгляд на обвисший листик и рванул кнутовище; бич мелькнул — листик с треском отвалился, ветка почти не дрогнула.

— Удивительно! — проговорил Витька.

У меня дрожь пошла по спине от гордости за Шурку. Всегда гордишься товарищем, когда он сделает что-нибудь славное. Так и хочется крикнуть: «Вот какие наши!»

Петька тоже решил отличиться. Он поднял листик с перебитым корешком и протянул Кольке.

— Подержи-ка, я тресну.

— Прям в руке?

— А то как же!

— Нет уж, — отмахнулся Колька. — Огреешь меня, глаз-то вон косит из-под лодки-пилотки.

Неожиданно Витька сорвал с берёзки лист и, взяв его за кончик, отвёл в сторону.

— Бей!

Мы насторожились, глядя на него. Петька только хлопал глазами, будто с испуга, потом спросил:

— Прям в руке?

— Конечно. Ведь ты хочешь прямо в руке?

— Нет. — Петька опустил бич. — Я взаправду могу смазать, а смажу да по руке — это сразу кровь, как на войне. Нет!

Шуркино предсказание начало оправдываться с полдня. Сперва небо устилалось лёгкими серенькими облачками, которые проплывали хотя и густо, но высоко. Потом тихой сапой подобрались тучи. Они немой тёмной ордой вырвались из-за бугра и живо заволокли всё над головой. Но дождя не было. Тучи ломились, напирали, а хоть бы капля упала, только Клубничный березняк раскачивался да шумел. Это всегда так: в небе тучи битком — значит, дождя или совсем не будет, или затянется дня на три, мелкий, почти невидимый, частый и противный.

А нам было хорошо. Солнце не пекло, а прохлада только бодрила.

Приближался вечер, но небо не расчищалось. Тучи ползли и ползли, тайга их равнодушно глотала, а они всё лезли.

Мы гнали стадо домой. Колька измотался в своих сапожищах и устало, молча плёлся сзади, изредка окликая нас:

— Куда прётесь-то? Поспеем…

Петька оборачивался и безжалостно издевался:

— Эх ты, вояка! Размяк… А если тебе ещё пулемёт на горбушку присобачить?

— Присобачивай себе, — огрызался Колька. — Вот погоди, увидит тебя босиком тётка Дарья, даст жару, и штаны-бутылочки полетят… Ну, куда прётесь?

Витька нёс бич и с опаской изредка щёлкал им. На щеке его появилась ещё одна пухлая полоска, поперёк той, первой. Витька изредка охлаждал руку в сырой траве и прикладывал её к малиновым горящим опухолям.

Я шёл рядом с ним. Мне хотелось говорить Витьке что-нибудь приятное, чтобы он радовался, чтобы отвечал мне, но ничего путного не лезло в голову. И только когда он вскидывал бич и палил, я охотно замечал:

— А сейчас лучше…

— Да?

— Да.

— Зато щека ноет.

— Завтра же пройдёт. Мне как-то Колька по ноге резанул — бич так винтом до коленки и закрутился, рубцы аж в палец толщиной вздулись, а утром всё сравнялось. Зудилось два дня. Так зуд, что он? Чешись да чешись — одна приятность…

— Ничего, у нас целая полка лекарств, намажу чем-нибудь.

— Что же делать будем сегодня, а? — вздохнул Петька.

Что делать вечером?

Ни перед кем так прямо и необходимо не возникает этот вопрос, как перед нами, мальчишками. У взрослых всё получается само собой. Придут они с работы, и дела сами бросаются им в руки, только проворачивай. А что нам? Ну, принесём воды, ну, ломая ногти, торопливо нароем в огороде картошек, ну, бегом подтащим к печке поленьев и, зубами вгрызаясь в горькую берёзовую кору, надерём берёсты на растопку — и всё. Но ведь это пустяк, на это полчаса. А потом? Всяко у нас складываются вечера. Иногда — чижик, хлещем до тех пор, пока не зашвырнём куда-нибудь самого чижика, а там и лапту побоку: квадрат на земле не различается — темно. А то наладимся «попа гонять по улице». Гуси порассядутся у плетней, позасовывают головы под крылья, а мы лавиной катимся с криком да стуком. Птицы уже обучены, погагакают и — под ворота. Последний беспокойно оглядывается, не летит ли в него дубинка. Но самое интересное бывает в осенние вечера, когда мы забираемся на колхозный сеновал, что на скотном дворе. В огромном ворохе сена мы, как кроты, роем тесные норы вдоль и поперёк, снизу вверх, соединяем, путаем их и ползаем по этим ходам, встречаясь в пыльной горькой темноте и ощупью пытаясь узнать друг друга, воем по-волчьи, ухаем по-филиньи, мяукаем, просто кричим. Не хватает воздуха, чешется до кашля в горле, колет и режет за шиворотом от накрошившейся туда сухой трухи, но всё это только усиливает наш азарт. Ни одна игра не могла нам заменить эти блуждания в шуршащем податливом сене. Дед Митрофан гнал нас от сеновала, подкарауливал, но если уж мы забирались в него, то выудить нас оттуда не было никакой возможности. Сейчас сеновал пустует, не пришло ему ещё время полниться.

— Ну, что же делать-то будем? — переспросил Петька Лейтенант.

— Я вот щас приду домой, хлобыснусь на пол и три дня не подымусь, — сообщил Колька. — И дыханье зажму, и мёртвым представлюсь, пусть мамка не суёт в другой раз эти чуни.

— Давно бы скинул, чем ныть-то, — упрекнул Шурка.

— Нет уж. — Колька швыркнул носом. — Я уж как-нибудь доплетусь, хлобыснусь на порог и дыханье зажму…

— Заладил, — перебил Петька. — Давайте лучше сегодня бузить! Кому-нибудь выхлестнем стекло или трубу с крыши заткнём, а? А!! Давайте Граммофонихе отомстим! Кольк! — Он схватил за руку еле шедшего Кольку. — Давайте придумаем такое, чтоб она заикаться начала! — Петька оборачивался то к одному, то к другому. — Слышали, что она про меня болтанула? Не слышали? Что я — вор! Что я у неё все яйца перетаскал. Её куры от меня шарахаются. Раз, говорит, шарахаются, значит, знают они меня, значит, яйца я таскаю. А от меня не только куры, но и собаки шарахаются, что же, выходит, что я и собак ворую?.. Хы! Вор!

— А я, говорит, гусям её головы свинчиваю, как гайки, — припомнил Колька.

— Во-во! Мы ей покажем!

Колька оживился. Его кислая, унылая физиономия обратилась в ликующую и радостную. Он сразу позабыл про тяжёлые сапоги.

— Здорово! — воскликнул он. — Надо её на кладбище заманить, а самим нарядиться в белое.

— Ага, — говорю я. — Заманим мы, а ты в белое наряжайся и ступай к мертвецам.

— Почему я? — заволновался Колька. — Лучше Петьку. У него вон штаны военные, черти его побоятся.

— А что? Я пойду! — не моргнув глазом, ответил Лейтенант.

Я был уверен, что Петька в самом деле пойдёт, закутается в простыню и пойдёт на могилки и не только Граммофониху, но всех чертей и ведьм, если они там есть, насмерть перепугает. Но Граммофониха… Её ведь туда никакими приманками не затянешь.

Я так и сказал ребятам.

Шурка поддержал:

— Да-а, на могилки её не заманишь. А её можно и без могилок, дома пробрать! Знаете как? — И Шурка предложил план, который мы с восторгом приняли.