Леонид Сергеев - Как на качелях

Толька любил музыку и мечтал стать музыкантом, но тетя и слышать об этом не хотела. Она говорила, что у Тольки совершенно нет слуха, что ему еще в детстве медведь на ухо наступил и что она вообще не потерпит в семье «всяких Сен-Санчиков и Мендельсончиков». И все родственники соглашались с ней и говорили Тольке:

— Эх ты, голова! И что из тебя выйдет?!

И вот однажды родственники, наконец, уговорили Тольку пристрелять ружье в саду. Они прикрепили на сарае мишень, отсчитали пятнадцать шагов и дали Тольке ружье. Толька прицелился и выстрелил. И не попал не только в мишень, но и в сарай. Ствол ружья подкинуло, и вся дробь улетела куда-то кверху. Не найдя в досках ни одной дробинки, родственники схватились за животы и стали покатываться со смеху. Особенно хохотала тетя. С ней чуть не случился обморок.

Толька думал, что после всего этого его оставят в покое, но не тут-то было. Родственники решили, что у него просто нет навыка, но что он появится сам собой на охоте. Они были убеждены, что Толька прирожденный стрелок и что у него в крови охотничий инстинкт. На другой день Тольке купили снаряжение: куртку, рюкзак, патронташ, ягдташ, болотные сапоги и еще что-то. Потом все это надели на него, набили в рюкзак еды и пожелали ни пуха ни пера. Потом Толька рассказывал мне, что ему совершенно не хотелось идти на охоту, но он не знал куда деться, и ноги сами собой несли его к лесу. «И вдруг, — рассказывал Толька, — мне пришла в голову блестящая мысль. Я пошел не в лес, а к приятелю — музыканту. У приятеля я скинул свои доспехи, переоделся, и мы стали заниматься музыкой»…

После этого все стало иначе. Родственники не могли на Тольку нарадоваться. Он уходил на охоту с раннего утра и возвращался поздно вечером. Правда, он возвращался без дичи, но для начала родственников устраивало и это. Дичь им заменяли его рассказы о приключениях, а сочинять он умел здорово.

С того дня. Толька-каждый день «ходил на охоту» и каждый вечер родственники встречали его около дома. Они усаживали Тольку за стол, ставили перед ним ужин и смотрели на него с нежностью. Особенно тетя. Она все время подливала Тольке добавки и вся сияла от счастья. Наконец-то Толька был при деле.

Так мой брат стал музыкантом. В тайне от родственников он поступил в музыкальную школу и окончил ее. А на выпускном концерте, после своего выступления, Толька увидел всех родственников. И подумать только! Они хлопали громче всех, а тетя даже кричала «браво»! После концерта родственники встретили Тольку у выхода.

— Из тебя выйдет знаменитый музыкант! Последней подошла тетя. Она поцеловала Тольку в лоб и сказала:

— Я всегда считала тебя талантом!

Я любил рисовать портреты. Как только к нам кто-нибудь заходил, я сразу усаживал гостя на стул и начинал его рисовать. Рисовал я медленно, и у многих гостей не хватало терпения. Они вскакивали и говорили, что спешат и что попозируют в следующий раз. Тогда я начинал возмущаться:

— Этот портрет пойдет на выставку. Вы еще будете гордиться, что я рисовал вас.

Гость вздыхал и садился на стул снова. Я заканчивал портрет, подписывал и дарил на память. Но никто не узнавал на них себя. Мне приходилось объяснять: сходство — это чепуха, важно, каким художник представляет человека. После этого тот, кому я объяснял, говорил:

— А-а! Вот оно что! А я-то думал — сходство важнее. — И благодарил меня и жал мне руку. Потом долго к нам не заходил. А когда приходил, я снова усаживал его позировать, и, получив второй портрет, он благодарил меня еще сильнее, но больше не приходил к нам совсем.

Постепенно почти все знакомые перестали к нам ходить. И тогда я начал рисовать себя: садился перед зеркалом и рисовал. Красками, карандашами и углем. Все портреты я вставлял в рамы. Рамы я снимал с картин, с фотографий, зеркал и вышивок. Достану раму, вставлю в нее свой портрет и повешу на стену. Скоро вся наша квартира была завешана моими портретами. На одних картинах я стоял в железных доспехах и был похож на рыцаря. На других — лежал около моря, и было ясно, что я матрос с затонувшего корабля. На всех портретах я был очень скромным. Не смеялся и не размахивал руками, не задирал нос и смотрел просто и серьезно.

Когда я нарисовал столько портретов, что их некуда было вешать, я занялся скульптурой: делал в сарае слепки из пластилина и глины.

Позировать мне по-прежнему никто не хотел, и в основном я лепил себя. Вначале делал маленькие скульптуры, потом все больше и больше. А однажды слепил себя во весь рост. Чтобы эта скульптура не развалилась, вначале мне пришлось сколотить каркас из реек, потом обмотать каркас проволокой и только после этого класть глину. Я извел целую бочку глины. Скульптура мне понравилась. Я изобразил себя очень скромным. Стоял, опустив голову и сморщив лоб, как будто о чем-то думал. Эту скульптуру я решил установить во дворе. Рано утром, когда на улице никого не было, я вытащил скульптуру из сарая, приволок ее к середине двора и поставил на видное место. Потом сел рядом на скамейку и стал ждать, что будет. Через некоторое время во двор вышли ребята. Подбежали к скульптуре, стали смотреть.

— Это кто? — спросил Юрка.

— Что-то не пойму, — пожал плечами Вовка.

А потом мимо прошел какой-то старичок, взглянул на скульптуру, покачал головой.

Скучно мне стало. Встал я со скамейки и пошел домой. У подъезда меня догнала Надька из первого класса.

— А я сразу узнала, кто это, — шепнула она мне.

— Кто?

— Баба-Яга!

В нашем поселке не было ни трамваев, ни зоопарка, ни цирка. Зато был кинотеатр и синебокий автобус с длинным носом и блестящими цифрами сзади. И вот однажды в поселке остановился передвижной цирк — Шапито. Первым об этом узнал я.

Утром смотрю, недалеко от нашего дома стоит крытый грузовик. Подошел ближе, а там еще и фургон на прицепе. И грузовик, и фургон облеплены фотографиями и афишами. Над ними — цветные шары.

Фургон был с дверью, двумя окнами, задернутыми занавесками, и с откидными ступеньками — настоящий дом, только на колесах. Подкрался я к фургону, вдруг слышу, там собака лает и кошка шипит. Испугался немного, но все же раздвинул кусты, заглянул внутрь, а там — дядька. Лежит, книжку читает и… лает и мяукает. «Вот это фокус! — думаю. — Что же он, сумасшедший, что ли?» А дядька заметил меня и спрашивает:

— Похоже я лаю и мяукаю?

— Очень похоже, — говорю.

— Ну, тогда садись рядом, слушай дальше. — И стал свистеть соловьем, квакать лягушкой, ухать филином и каркать вороной.

— Как это у вас так здорово получается? — спросил я.

— А очень просто, — ответил дядька. — Наблюдаю за животными, слушаю их голоса, потом подражаю им.

— Зачем? — поинтересовался я. — Зачем вы подражаете им?