Василий Ледков - Метели ложаться у ног

Делюку тоже не составило труда словить оленей. Он лишь пять раз замахнулся легким упругим тынзеем — и вот уже пять оленей березовой масти стояли возле его нарты.

— Соль и ягель, вижу, не замедлили сказаться, — гладя по широкой мягкой спине вожака упряжки, сказал Делюк Сэхэро Егору, уже запрягавшему своего крайнего пелея. — Не подумаешь, что это недавние загнанные, изнуренные быки. Это — менурэи! Чистые менурэи!

— Возле моря всегда так, оленю тут привольно, — отозвался Сэхэро Егор со знанием дела. — Но… — пожал он почему-то плечами, — приучать животных, к соли нельзя: зима долгая, и на одном пресном ягеле олени к весне совсем зачахнут, а соли… где в тундре найдешь?!

— Это тоже верно, — согласился Делюк, не желая дальше тянуть разговор, и начал перебирать постромки, хотя ему очень хотелось узнать мнение Егора о том, правильно ли он делает, решив сменить на новое место довольно-таки надоевшую грязную стоянку на берегу морского залива. Но мысли и слова он молча проглотил.

Отдохнувшие на воле олени по новому чистому снегу понесли тяжелые нарты, как пушинки.

Люди Делюка, как и задумал он, на этот раз отошли не так далеко. Они лишь покинули открытое морским ветрам и неприятно пахнущее ворванью место стоянки, и уже в вечерних сумерках свои легкие жилища, у кого они были, разбили между высокими сопками. Многие себе для отдыха вырыли в снегу норы, чтобы подождать настоящей снежной зимы и поднатаскать оленей для нелегкого боя с вооруженным пищалями противником. Надо было обдумать всё до мелочей, и потому Делюк три дня выслушивал рассказы участников трех предыдущих походов на То-харад под предводительством Тараса Минула, интересовался трофеями, какие брали, что-то чертил для себя углем на широкой, гладко обструганной деревянной плахе, переносил всё это на обработанную сухую оленью шкуру подсаленным концом тонкого уголька, подробно интересовался точным расположением домов городка, высотой берега, окрестностями, особенно теми местами, где много ивняка и мелких кустов, заносимых снегом.

— Это очень важно, — говорил он. — Такие места в случае погони — наше спасение. Сами знаете, что после крутых морозов рыхлый снег покрывается плотной коркой, где оленям легко бежать, а для тяжелой деревянной постромки это — гиблое место.

Бывалые люди кивали согласно, новички же открывали широко глаза, дивились простоте этой истины и мудрости своего юного вождя, который и удивлял их, и располагал к доверию, искреннему уважению.

— С таким, вижу, хоть куда можно идти, — толкнул локтем сидевшего рядом Сэхэро Егора Падро Иван, прозванный за свой маленький рост, но зычный голос Тюлесеем — большим куликом, предвестником ветра или грозы.

— Да… таков он, но… ты его ещё узнаешь, — сказал Сэхэро Егор, явно гордясь своей близостью с Делюком. — Я-то знаю.

— Он и правда может… белым ястребом улететь? — поинтересовался Тюлесей.

— Этого я не видел, но… говорят, что да. Возможно, — сказал с ленцой Сэхэро Егор, хотя ему очень хотелось сказать, что Делюк одним лишь взглядом может усыпить любого — сам видел! — но придержал язык.

Тюлесей замолчал. И не потому, что этого хотел Сэхэро Егор, — он поймал на себе знобящий взгляд Делюка, всё тело его будто холодной водой окатило, хотя открытое, с правильными чертами, привлекательное и даже красивое лицо молодого вождя не выражало ни упрека, ни скрытого недовольства. Проницательный Тюлесей мигом признал в Делюке человека волевого, решительного и обладающего гибким умом. Говорил Делюк неторопливо, придавая каждому слову ощутимый вес, хотя жесты у него были скупыми или вовсе отсутствовали.

— Бывал я в поморских деревнях на побережье. К дверям там прислоняют метлу, если нет никого дома, но То-харад всё же город, он высокой стеной обнесен, да и глаза и уши сидят на башнях стены, хотя все деревянные дома одинаково легко подвержены огню. Огонь, темень, ветер и пурга — вот наши верные союзники. В остальном надо полагаться на себя и на резвость оленьих ног. Всё решают быстрота и внезапность. — Делюк будто бы рассуждал сам с собой и вдруг обратился к людям: — Так, видимо, делал и Тарас Микул?

— Так!

— Только так! — раздавались отовсюду голоса.

— Как же иначе-то?! Только так!

— И мы так сделаем. Примерно так, потому что в жизни и в любом деле нельзя повторяться, — сказал Делюк, когда угомонилась толпа. — Только вот… зима лениво идет. Снегу мало!

Снега на ровных, обдуваемых местах и правда было мало, но здесь, между высокими сопками, были настоящие сугробы в два-три человеческих роста, где в больших снежных норах ждали обильных снегопадов и пурги воины Делюка.

В иных закрытых от солнца местах между сопками снег вообще не таял годами, превращаясь в пористый лед, легко поддающийся топору и лопате.

В жилых снежных норах на оленьих шкурах было тепло и чисто. Люди здесь только спали, а еду готовили на костре в разбитых возле нор маленьких чумах.

Юный вождь все дни пропадал в жилищах, заходил в большие снежные норы, знакомился с людьми, подолгу разговаривал с ними, желая лучше понять их души и чаяния, узнать настроение. Его любознательность, человеческая простота и радение за каждого воина были многим не по нутру; были и такие, кому вообще не нравилось, что предводителем войска стал мальчишка, но они не показывали вида и не спешили высказать открыто своё мнение. Это были оскорбленный Делюком шаман Няруй, властолюбивый, желчный и мстительный богач Туси, тоже имевший обиду на Делюка за то, что тот его почти выгнал из своего стойбища, когда они вернули угнанных Ячи оленей. Больше всех, конечно, ненавидел Делюка Няруй. Обжегшись принародно во время своего камлания в чуме Сядэя Назара, когда он сам закричал и вылетел куропаткой, шаман боялся противопоставить себя Делюку, он понимал, что тот, обладающий могучей силы гипнозом, намного сильнее его, да вот уязвленное самолюбие больно терзало его душу. Няруй сам не прочь был бы встать во главе войска, в этом его поддерживал Туси, но было поздно: Делюк — вождь и предводитель войска. Таково решение всех воинов.

Строя и вынашивая свои черные планы, Няруй не находил себе места, под видом охоты на зайцев он часто уходил от стоянки и под скрип самодельных необшитых лыж думал, как ему быть. Он много и мучительно думал. И решение, лучше которого не может быть, пришло самой собой: выдать хозяину То-харада планы Делюка, а его самого убрать руками стрельцов, устроив засаду. Тогда-то шаман Няруй и обратился в слух, глаза и внимание. В частых сокровенных беседах Делюка с воинами лучшего, чем Няруй, не было слушателя и собеседника. Он выслушивал Делюка с открытым ртом и с блуждающей улыбкой на лице, что-то подсказывал, потом спрашивал: