Василий Ледков - Метели ложаться у ног

Так они и жили — мирно, спокойно, каждый в своё удовольствие, полные счастливых надежд на будущее. И вот утром после ночи, когда солнце впервые за лето ушло за спину моря, зажглась на небе первая звезда, сгустились сумерки и землей овладели тени, на стойбище объявился Пар-Федь.

— В море ходит огнедышащее чудовище! Нор Ге, или пир-рат! Где появится, мечет громы и молнии, становища и чумы будто огненным языком слизывает. Ветры там лишь золу и угли ворошат. Ни людям, ни даже собакам спасения нет!..

И всполошилось тут всё стойбище. Обгоняя ветер, брызнули во все стороны оленьи упряжки. От стойбища к стойбищу поскакала весть:

— Беда! С моря идет беда! Огнедышащее чудовище можно одолеть только вместе, только сообща. Люди тундры! Братья! Забудьте все мелкие раздоры и межродовую вражду: враг у нашего жилья! Жестокий враг? Дружно беритесь за луки и копья! Ради нас самих и наших детей — нашего будущего! Ради нашей родной земли — кормилицы нашей и нашей колыбели! Матери нашей! За луки и копья! Страшное чудовище идет на Варандэй. Спешите! Братья наши, а значит, и все мы — в беде!

Ту же страшную весть, тот же страстный клич по всему побережью Талого моря от избы к избе, от становья к становью несли пешком и везли на лодках. И пусть это были люди разные по крови — ненцы, санэры, ханты, саами и поморы, — но родство по земле дружно поднимало их против общего врага, одинаково ответственно и по-сыновьи близко к сердцу принимали они этот клич к единению. Время не ждет, медлить было нельзя, а потому с устья Печоры и Пэ-Яха летели под парусами, плыли на веслах к Варандэю поморские кочи, карбаса и остроносые каюки, ощупывая подзорными трубами морскую ширь. С Камня и Пай-Хоя, Вангурея и Таброва, Надера и Пярцора, Янея и Семиголовых сопок стремительно неслись к Варандэю, на Варандэйскую лапту, оленьи упряжки. Лапти ещё никогда не видела такой могучей рогатой лавины упряжек, несущихся к морю в едином порыве. Это на зов родной тундры поднялись люди, и она, тундра, будто это понимала и помогала, как могла: днём, как бы радуясь, озарялась под белым осенним солнцем, чтобы любовались и гордились ею люди, ночами обильно покрывалась росой, чтобы лучше катились полозья нарт.

— Вот ведь: и сама земля помогает, — сказал Делюк Сэхэро Егору, когда в окрестностях Варандэя подошли к неширокому проливу люди его стойбища. — Днем — солнце, будто и оно старалось, не желая погаснуть в наших глазах, а ночью — роса, хоть на лодке скользи! Так было все три дня, пока мы ездили, поднимая народ.

— Не мудрено! Земля, она — наша мать, не может не чуять она и тревоги и радости своих детей, — изрек Сэхэро Егор, вглядываясь в озаренный солнцем простор Варандэйской лапты. — Лапта-то, смотри, Делюк! Лапта-то! Ожила! Морем оленьих рогов заходила!

— Тундра никогда не была мертвой. И жила, и жить будет! — ответил Делюк.

Сэхэро Егор первым погнал свою упряжку по зеркалу глины высыхающего пролива. Отлив подходил к завершению, а потому вода на сувое едва лишь коснулась оленьих животов. За Сэхэро Егором хлынули и все остальные двести с лишним упряжек.

Вторым после Сэхэро Егора ехал Делюк. От переезда до становища было еще чуть больше поверды, и ездоки не спешили, потому что основная масса оленных людей была ещё далеко на лапте.

Солнце поднималось. Приближался полдень.

Становище Варандэй, вооруженное единственной трехвершковой пушкой с пятью чугунными ядрами и тремя пищалями, завезенными когда-то из острога То-харада для защиты крайних северных владений Руси у Ледовитого моря, вот уже неделю жило напряженным ожиданием непрошеных гостей — пиратов. Учуяв легкую добычу в островных избах русских промысловиков и в чумах ненецких охотников, морские разбойники, всё более наглея, стали появляться и на утренних островах Талого моря, и даже на побережье. И немудрено: здесь до бога ближе, чем до царя и Руси! А что он — бог? Не схватит за руку, не тряхнет за шиворот сиюминутно! Вольному воля!

Невесть кем и когда брошенные небрежно на этот прибрежный остров добротные, срубленные из плавника дома стояли в беспорядке между невысокими песчаными буграми, густо поросшими пыреем. Домов, всё же изрядно потрепанных морскими северными ветрами, было не более десятка, но зато низеньких, крытых дерном избушек с крохотными, задымленными мышиными глазками-окошками хватало: стояли они вдоль всего берега круглой губы вперемежку с буграми. Человеческим жильем были и иные курящиеся дымом земляные бугры с деревянными столбиками-отдушинами. В них, как в норах, тоже жили люди. Особняком на сухом ровном ягельнике на окраине поселка толпилось более трех десятков чумов с берестяными и нерпичьими нюками. В них жили безоленные, но далеко не нищие ненцы-вэнодэтты. И, возвышаясь над всеми, на высоком обрывистом берегу, как настороженный кулик, готовый взлететь, властно стояла маленькая аккуратная часовенка, вознеся на тонкой шее круглую голову с горящим под солнцем крестом на макушке.

Приезжая в лавку Хожевина за продуктами, Делюк и раньше не раз видел этот божий чум, но не придавал ему особого значения — было ни к чему: бог чужой и кто знает, что у него в голове! — хотя с замиранием сердца останавливался он возле него, любуясь позолотой на резных наличниках небесно-голубых дверей, которые почему-то всегда были закрыты перед ним, и чешуйчатой, с крестом на макушке круглой головой на высокой тонкой шее, и невольно думал: «И бог-то у них, наверно, игрушечный, как этот странный домик». Но после То-харада, где он увидел подействовавший на него угнетающе настоящий большой шестиглавый божий чум, рядом с которым почувствовал себя чуть ли не былинкой, Делюк резко переменил к ним отношение и теперь, когда увидел впереди привычную варандэйскую часовенку на возвышении, в груди у него ворохнулось чувство неприязни и даже враждебности, потому что снова вспомнил русского шамана Аввакума, который должен бы быть хозяином в этом чуме, а его по велению царя и других русских шаманов держат в подземелье и, наверное, голодным. «До бога далеко, а людям жить сейчас: и в рот надо что-то взять, и одеться… Да мало ли что надо человеку!» — пришли тут же на ум слова Сэхэро Егора, брошенные в сердцах в первые дни их знакомства, и Делюк сказал вслух:

— Живому человеку всё надо!.. — и погнал оленей. Они быстрее мысли вынесли его к домам.

Люди к Варандэю, кто морем, кто тундрой, стекались весь остаток дня и всю ночь. Прибывшие тут же доставали луки, осматривали их, проверяли, потом поправляли помятые перья стрел, заменяли их новыми и принимались точить топоры, ножи, кинжалы, гарпуны и копья на хореях. У иных были и пищали, взятые во время налетов на То-харад или купленные тайком у проезжих купцов. Все как один готовились к схватке с незнакомым ещё врагом — коварным, злым и жестоким, если судить по его делам на островах и жутким рассказам немногих очевидцев.