Василий Ледков - Метели ложаться у ног

— Ты получал телеграммы?

Секретарь был ненец. Он говорил на русском, ненецком и коми языках.

— Зачем сыну учиться? — противился отец.

Тот дал отцу расписаться в бумаге с круглой печатью, и меня повезли в поселок.

Отец сидел на земле и плакал. У меня тоже текли слезы. Шутка ли? Мамин брат Антон Пырерка тоже когда-то уехал из нашей тундры и не вернулся. Погиб на войне. Но я уже сидел в фанерном самолете с каким-то землеустроителем, колени в колени, хотя он и был в два раза длиннее меня. Потом затарахтел мотор, самолет наш ожил, пробежал вдоль небольшого островка, загудел сильнее. Меня прижало к спинке сиденья. Вскоре мы уже качались в воздухе. Першило в горле, пахло бензином.

А внизу черной точкой на зеленом лугу — отец. Мне иногда кажется, что он и теперь сидит там.

Это был мой первый полет, хотя самолеты в нашем небе были давно уже привычными.

Лида смотрела на меня удивленно, но ничего не говорила. А меня теперь уже не остановишь: я — не радио, не выключишь.

— Теперь уж ничему не удивляешься. Гагарин… Титов… И пошла арканить Вселенную орбитами спутников и кораблей космическая эпоха! Люди на Луне… В космосе сразу семеро… А завтра, может быть, туда отправится аргиш звездных кораблей, и пойдут по неизведанным планетам наши земные вездеходы. И это тоже будет вполне естественно и обычно.

Вспоминаю, как по всей тундре шли разговоры о какой-то новой машине, которая летает без крыльев и называется вертолетом. Вертолет… Что это за чертовщина? Наверно, и вертится и летает… Нам, уже не представлявшим жизни без самолетов, хоть краешком глаза хотелось как можно скорее взглянуть на вертолет.

…Уже третьи сутки в Карских воротах гудели, как в трубе, ветры. Пурга — хоть глаз выколи! Уже который раз радист выстукивал на ключе всё одну и ту же телеграмму в Нарьян-Мар, в окрздравотдел: «Срочно дайте на Варнек санзадание зпт нужен врач-гинеколог тчк Смирнова».

В поселке, в домике, корчась и кусая губы, металась в беспамятстве женщина. Заведующая медпунктом Смирнова была как на иголках. Она то выбегала на улицу, то снова, вся в снегу, вваливалась в медпункт. Надежды на самолет уже никакой не было. Надо было предпринимать какие-то меры на месте. Но тут внезапно упал ветер, во всю ширину распахнулся голубой шатер неба, и в Варнек прилетел вертолет. Людям, правда, не пришлось долго любоваться им. Заслуженный врач РСФСР осмотрела больную и сказала:

— Срочно готовьте её в Нарьян-Мар.

Вскоре тонкохвостая и круглоголовая машина, которую тут же прозвали болотным комаром, поднялась в воздух. Это был первый рейс вертолета в Большеземельскую тундру. Пилоты с тревогой всматривались в разламывающуюся линию горизонта. Тревога была не напрасной. Сначала ожили на снегу легкие струйки белого дыма, а потом зачадил весь белесый простор. Одинаково серыми сделались небо и земля, вертолет затрясло: началась пурга. Вскоре заглох мотор.

— Приехали, — сказал пилот врачу.

— Так быстро?

— В куропачий чум приехали.

— В чум так в чум. Ладно… А окажись в голой тундре и…

— Так это куропачий чум. Голая тундра. Лететь больше нельзя. Пурга.

Врач опустила руки на колени.

— А если роды?..

— Примем, — спокойно сказал пилот, достал обогревательную лампу, разжег и поставил её к ногам врача. — Грейтесь.

В холодной кабине сделалось жарко, а за тонкой дюралевой стенкой властно бушевала непогода. Ветром даже раскачивало машину. Лишь под утро улеглась пурга и вызвездилось небо. Под огромной раскрасневшейся луной стало тихо-тихо. Звезды ещё по инерции продолжали качаться. Прислушайся, и обязательно услышишь их нежный серебристый звон… Первый пилот и врач устало сидели на низких сидениях, а второй пилот заботливо качал на руках укутанную в меховую летную куртку Вертолину.

— Кого? — переспросила Лида.

— Вертолину.

— Ещё не легче! Что это за имя?!

— Такое имя дала дочери мать. В честь первого вертолета. Что удивительного? Девочка родилась в вертолете. Машина спасла ей и матери её жизнь. Ничего плохого в этом я не вижу. Зато единственное на земле имя! Плохо ли?

За рассказом я совсем забыл о дороге. Олени брели словно в полусне. Издалека донесся лай.

— Что это?

— К стойбищу подъезжаем.

Впереди блеснул огонек.

— Огонек! Живой огонек!..

То ли от Лидиных восторгов, то ли почуяв жилье, олени перешли на бег, и мы подлетели к стойбищу.

Собаки визжали и гавкали.

— С чего они так разлаялись? Людей, что ли, не видели?

— Спроси их…

Лида, казалось, хотела обидеться, но…

— Вон огонек-то! Вон!.. — обрадовалась она.

Рядом с серой тенью чума красной звездочкой плавал огонек. Потом кто-то цыкнул на собак, и около нас вырос расплывчатый силуэт человека.

— Кто приехал? Здравствуйте!

По голосу я узнал Ивана Лагейского.

— Здравствуй, Иван! Здравствуй! Я гостью к тебе привез.

— А-а! Это ты? Здравствуй! — Он поздоровался еще раз и подал руку.

Лида с трудом вытащила из мешковатого суконного совика руку и сказала:

— Здравствуй, Иван! Будем знакомы. Меня зовут Лида Попова.

— Иван Лагейский, — подал тот руку и, повернувшись ко мне, произнес по-своему: — Хабене?

— Что-что? — спросила Лида.

— Ничего. Хабене. Русская женщина значит, — пояснил я.

Лида замерла недоуменно, но ничего не сказала.

— Заходите. В чум заходите. Будьте гостями, — сказал неторопливо Иван и начал распрягать наших оленей. — Стадо около стойбища пасется. Олени ваши не уйдут далеко. Заходите в чум, грейтесь.

Я повел Лиду к чуму.

— Это чум? — спросила она удивленно. — Как стог сена… Серый… Я ведь косила…

— Да, чум.

Я отыскал дверь и распахнул её.

— Заходи, Лида.

— Куда?

— Да вот дверь-то.

Лида просунулась с трудом внутрь чума, повертела головой туда-сюда и отпрянула назад.

— Выйдем, Вася.

Мы вышли.

— Что с тобой? Испугалась, что ли?

— Нет. Но… в чуме темно! Ничего не пойму я…

Я отчетливо вспомнил своё беспомощное состояние, когда из мира снежного безмолвия одним махом перелетел как бы через столетия и утонул в шуме самых современных городов.

— Я думал, вы давно в чуме. Что ж не заходите-то? — удивился Иван. — Заходите.

Иван, как все истинные ненцы, не разбрасывался лишними словами, не занимал нас лишними расспросами. Он прошел мимо нас, распахнул дверь и исчез за ней.

Лида подошла ко мне и шепнула:

— Обиделся он, что ли?

— Нет. Не обиделся. В тундре люди одно и то же не повторяют несколько раз. Запомни это на всякий случай. Зайдем.

Я отворил дверь и пропустил вперед Лиду и вошел сам. Яркий свет керосиновой лампы резанул глаза.

— Ой, как хорошо! — Лида не смогла удержаться. — Я думала, тут вообще некуда сесть, а места — хоть сто человек заходи!