Борис Изюмский - Алые погоны

— Можно, — понимающе ухмыльнулся Лыков и, не заглядывая в кастрюлю, протянул руку, — давай тарелку…

Обед заканчивался в молчании.

… Перед самоподготовкой Боканов вызвал Володю для объяснения. В ротной канцелярии, кроме Боканова, никого не было. Где-то далеко играл оркестр, приглушенно и неуверенно, словно нащупывал мелодию.

Капитан сидел в кресле и не сразу отложил в сторону газету, когда вошел Ковалев.

— Почему вы ударили товарища? — спросил он, наконец, Ковалева, смотря на него в упор.

— Это мое личное дело! — грубо бросил Ковалев и стал в полуоборот к офицеру.

Когда Боканов сердился, его лицо на мгновенье покрывалось краской, которая затем стекала в одно пятно на скуле.

— Станьте как следует! — резко приказал капитан, приглушая гнев. — Честь училища — наше общее дело. Вы что же, хотите воскресить бурсацкие нравы?

— Но он болтун, недостойный доверия! — воскликнул Володя. — Он низкий циник!

— Нечего сказать, хорошо вы защищаете чистоту суворовского имени… Что о нас скажут малыши!

Ковалев, хмурясь, покусывал губы. Немного помолчав, он тихо произнес:

— Я виноват. Сам не понимаю, что со мною происходит.

Он опустил голову, хотел было рассказать о причине ссоры, но резкость Боканова в обращении с ним, официальность тона не располагали к откровенности.

— Вы будете строго наказаны. Идите! — сухо сказал офицер.

… После ужина капитан Боканов вошел в класс со своим помощником старшиной Власенко. Все встали.

— Отделение, смирно! — скомандовал офицер. — Воспитанник Ковалев Владимир, ко мне!

Володя подошел к офицеру и безразлично стал глядеть поверх его головы.

— Вы, воспитанник Ковалев, забыли, что живете в социалистическом обществе. Вы нарушили святой для нас закон уважения человека, — отчеканивая каждое слово сказал Боканов, — за подрыв воинской дисциплины арестовываю вас на сутки. В карцер отправитесь сейчас. Снимите ремень!

Ковалев ждал нотации, выговора, но не этого. Он не сказал обычного «слушаюсь», побледневшие губы не могли бы ни за что разжаться. Щеки его как-то сразу ввалились, а серые глаза горели сухим огнем. Замедленными движениями, словно ему приходилось преодолевать плотность воздуха, Ковалев снял ремень и положил его на стол.

— Я сам виноват, — рванулся вперед Геннадий, но был остановлен суровым взглядом офицера.

— Товарищ старшина, исполняйте приказание.

При гробовом молчании отделения Ковалев вышел, сопровождаемый старшиной.

… На свою квартиру Боканов возвратился в одиннадцатом часу вечера. Сняв сапоги и китель, прилег на койку. Настроение было скверное. Он считал безусловно справедливым наказание Ковалева — надо одним ударом предупредить возможное повторение проступков. Позже можно опереться на комсомол, но сейчас этой опоры еще не было. Комсомольская организация только зарождалась.

Скверное настроение у Боканова возникло от неудовлетворенности собой, от мысли, что он не сделал почти ничего, чтобы сплотить коллектив. «С чего же начать? Очевидно, с общих дел, пробуждающих общие интересы? Пусть на первых порах эти дела незначительны, но они помогут протянуть начальные нити дружбы. Скажем, своими руками сделать класс уютным и чистым… Цветы на окнах и белые занавески, скатерть и чернильный прибор на столе учителя. Хотя стоит ли заводить цветы? Надо посоветоваться с товарищами. Будем выпускать „Боевой листок“, установим график дежурств. Пусть сами отвечают за лыжи и коньки… Работы, хватит всем. Потом общие шахматные турниры, прогулки, хоккейная команда и драмкружок. Ребята должны приучиться говорить „наше отделение“ И „наша победа“. Почему у них так много троек? Больше всего троек. Но смогу ли я ответить на их вопросы по истории или географии?..»

Сергей Павлович встал с кровати и, подсев к столу, записал в блокноте под завтрашним числом:

— Достать все программы и учебники для девятого класса…

Затем он извлек из полевой сумки толстую тетрадь в клеенчатой обложке и мелким четким почерком написал: «Дневник наблюдений».

Разделил тетрадь на 25 частей и на одной из страниц написал, заглядывая в записную книжку:

«Ковалев Владимир.

Год рождения 1929. Отец — лейтенант, Герой Советского Союза, получил тяжелые ожоги в воздушном бою, умер в госпитале в 1942 г. Мать — Антонина Васильевна Ковалева, работает воспитательницей в детском саду — г. Тбилиси, Мостовая, № 17».

Он задумался. Этим исчерпывались все его сведения о прошлой жизни Володи, но это и неважно.

Плохо то, что о настоящем Ковалева он может записать немногим больше. Ну, вспыльчив, ну, дерзок и даже груб. А почему? Какие у него интересы и сомнения? О чем мечтает, с кем дружит?. Сергей Павлович, обмакнув перо в чернила, записал: «Прямолинеен до грубости. Оскорбил математика. Ударил в столовой товарища. В разговоре со мной дерзил. И все-таки этот мальчишка мне нравится. Может быть, тем, что говорит прямо то, что думает, и не заискивает ни перед кем. Чувствую в его характере силу. Такие вырастают или очень хорошими или очень плохими. Пусть — задира, но с открытой душой и сердцем…»

«Перспективный план перевоспитания» — жирно подчеркнул заголовок Боканов.

— Приучить Ковалева сдерживать себя, путем… Потом с ожесточением перечеркнул надпись. Недовольно подумал: «Рано. Сначала надо проникнуть во внутренний мир, а потом планы перевоспитания намечать». Одевшись, долго стоял на веранде. Безобидный пес Помпей лизнул ему руку и повилял обрубком хвоста. Ветер издали донес звуки трубы.

— «Третий урок начинается», — подумал Сергей Павлович. Часа через два он должен был проводить занятие. Как и каждый офицер-воспитатель, Боканов преподавал в своем отделении военные дисциплины.

Перед обедом в спальне первой роты было шумно. По окончании уроков Ковалева опять отправили в карцер. Сутки ареста заканчивались в 21.00. Ко вчерашнему событию воспитанники относились по-разному, но большинство сходилось во мнении: капитан уж больно круто поступил. Сначала, после происшествия, осуждали Ковалева, теперь же многие склонны были видеть в его аресте проявление деспотизма.

— Не вникнул и рубанул, — осуждающе сказал о капитане Семен Гербов, широкими стежками подшивая воротничок к гимнастерке. Утром он не успел это сделать и сейчас поглядывал на дверь, опасаясь появления старшины.

— Ну, если каждый начнет кулаки в ход пускать… возразил Андрей Сурков.

— Кому в наряд — дрова пилить, после обеда сразу одевайся, — напомнил Лыков. — А все же напрасно Володьку посадили, — посочувствовал и он.

— Надо ему в карцер котлеты с хлебом передать, — предложил Гербов.

— Я передам! — вызвался Снопков.