Борис Изюмский - Алые погоны

Мальчик порывисто встал с подоконника.

— Товарищ капитан… Я буду — вот увидите…

— Верю тебе, — просто сказал офицер и тоже встал. — Конечно, будешь…

Отпустив Артема, Алексей Николаевич зажег свет в комнате, проверил, правильно ли висят шинели, и легкой, неторопливой походкой пошел в свой класс.

После истории с исчезновением часов отделение, видно, уловило отношение Беседы к событиям и, не сговариваясь, бойкотировало Каменюку. Он сидел один за партой, в игры его не принимали и старались избегать общения с ним.

Артем всячески подчеркивал пренебрежение к бойкоту, ходил, засунув руки в карманы, и особенно смачно сплевывал сквозь зубы.

Но когда все засыпали, он долго ворочался, вздыхал, уткнувшись в подушку, непримиримо бормотал: «Ну, и пусть… пусть…».

Так длилось несколько дней. Затем, изменившееся отношение капитана к Артему какими-то неведомыми путями передалось отделению. Как это ни странно, первым протянул руку мира Кирюша Голиков. Про себя Кирюша решил: ведь никому точно неизвестно, виноват ли Каменюка, и нельзя человека обижать только потому, что подозреваешь. Первоначальная острота утраты часов несколько сгладилась, и, будучи по натуре добродушным и общительным, Голиков на уроке английского языка сам подсел к Артему.

— У меня новые марки есть, — шепнул доверительно Кирюша и достал из кармана прозрачный конверт.

— Пошел ты… не нужны вы мне, — озлобленно огрызнулся Каменюка, но краем глаза покосился на конверт.

— Да ты не сердись — примиряюще пододвинулся Голиков…

В это время Нина Осиповна строго посмотрела в их сторону:

— Стоп то́кин! (прекратите разговоры!).

В перемену Илюша Кошелев протянул Каменюке кусочек смолы:

— Вот пожуй. Как резина… — предложил он.

Артем хотел и здесь выдержать характер, но не устоял перед соблазном, небрежно взял смолу и стал жевать ее с таким сосредоточенным выражением лица, словно прислушивался к чему-то.

— Ну, как? — хозяйственно осведомился Самсонов.

— Ничего, соленая, — снисходительно ответил Артем и дал черный комок жвачки Сеньке. — Попробуй!

Так постепенно налаживались связи.

Вечером у Каменюки произошел разговор один-на-один с Гербовым. Артем был с ним в приятельских отношениях уже с полгода, с тех пор, как Семен научил его «крутить солнце» на турнике. Гербову же правилась в Артеме воинственность. Спокойный по натуре, Семен питал слабость к забиякам и, хотя частенько отчитывал своего друга Ковалева за вспыльчивость и несдержанность, но любил его имени таким.

— Тебе сколько лет? — спросил Гербов Каменюку, когда они вместо перебирали колбы и пробирки в химическом кабинете. Преподаватель химии поручил эту работу Гербову и ушел, а Семен решил взять себе в помощники Артема.

— Скоро четырнадцать…

— Так ты через год комсомольцем будешь, — как о деле, само собой разумеющемся, сказал Гербов.

— Артем помрачнел.

— Я не буду…

— Почему? — удивился Гербов. Он знал о событиях в четвертом отделении, ему ротное комсомольское бюро поручило воздействовать на Каменюку, но об этом Артем, конечно, не должен был догадываться.

— У меня с дисциплиной не ладится, — признался Каменюка и, открыв дверцу стеклянного шкафа, начал устанавливать колбы, внимательно рассматривая каждую из них.

— Да разве, если ты захочешь, не сможешь взять себя в руки? Конечно, сможешь! — убежденно произнес Гербов. — А знаешь, как бы это здорово получилось, если бы ты стал самым первым комсомольцем в своей роте. На комсомольские собрания к нам приходил бы, поручения комсомольские выполнял. Генерал спросит у майора Тутукина: «У вас в роте комсомольцы есть?», а майор ответит: «У нас, товарищ гвардии генерал, только один Каменюка на всю роту комсомолец». А? Здорово!

Артем польщенно улыбнулся, но тотчас же безнадежно вздохнул — Куда мне, — и с напускной оживленностью начал рассказывать, какую он книгу прочитал об Амундсене. Но когда они запирали химический кабинет, Каменюка вскользь спросил:

— А в комсомол как принимают?

Гербов рассказал о порядке приема и рекомендациях.

— Так мне никто их не даст, — разочарованно протянул Артем.

— Я первый тебе рекомендацию дам, капитан Беседа тоже, если ты достоин будешь…

— Нет, я достоин не буду, — с сожалением сказал Каменюка — Ну, пока, Сема, Ковалю привет передай. — И они расстались.

Вскоре произошло несчастье с Голиковым. Он упал с дерева и переломил правую руку в локте. Его отправили в госпиталь, наложили гипс. Сутулый, с седыми, бобриком подстриженными волосами хирург обещал выписать его через два месяца.

— Удачно упали, молодой человек, — говорил он, поглядывая острыми веселыми глазами. — хороший перелом.

Кирюша был единственным в госпитале мальчиком, и его баловали. Шумливая, тучная тетя Сима из кухни подсовывала ватрушки; начальница хирургического отделения Анна Тимофеевна подсаживалась к его койке и расспрашивала о Суворовском, угощала конфетами; сосед дядя Сережа, красноармеец с ампутированной ногой, мастерил Голикову шахматные фигуры из замазки и обучал играть. И общем, жить можно было! Но эти ежедневные радости отравляла неотступна мысль: ведь переломлена правая рука! Ну, а как не срастется или криво срастется? И прощай, училище, прощай, военная жизнь. Каждый раз, когда он думал об этом, — не хотелось ни ватрушек, ни ферзей дяди Сережи. Кирюша мрачнел, слонялся по коридорам госпиталя и злился до слез, что хирург, вместо того, чтобы немедленно принять меры к спасению его, Голикова, от надвигающейся страшной беды, занят своими делами в операционной и только иногда, встретив Кирюшу, однообразно шутит:

— Ну, как, молодой человек? Поправляемся? По-суворовски — быстрота и натиск!

Это было не смешно и не стоило даже улыбки…

В воскресенье старшая сестра тетя Клаша сказала Голикову:

— К тебе пришел товарищ. Вообще, ходячему больному полагается сходить вниз, в комнату для посетителей, но я выдам халат, и он поднимется сюда. Только не балуйтесь, — совсем уж ни к чему добавила сестра.

В ожидании гостя Кирюша набросил на плечи синий халат, спадающий широким кругом на пол, надел на шею бинт, поддерживающий руку в лангете, и одернул одеяло. Он уже ходил без лангета, который в обычное время прятал под кровать, не нуждался и в этой подвязке на шее, но сейчас ему хотелось предстать настоящим «ранбольным».

В палату, сопровождаемый сестрой, вошел Илюша Кошелев. В первое мгновение Голиков не узнал его в белом халате, а узнав, обрадовался, но счел неудобным проявлять чувства.

— Садись на кровать, — величественно разрешил он, удостоверившись, что тетя Клаша ушла.

— Синяя… — сочувственно качнул Илюша головой на руку Кирюши.