Николай Егоров - Всадник на вороном коне

Перед тем как возвратиться в строй, он обратился к лейтенанту:

— Разрешите повторить упражнение?

Юра смотрел на Костю неодобрительно — пижонит парень: Мол, вот я какой: сразу могу повторить, да похлеще повторить, не то что другие!

Неслышно, невидно появился командир роты капитан Малиновский. Он стоял напротив отделения, сведя руки за спиной и ссутулив плечи.

В этом полку до войны служил его отец, участник гражданской. Батальоном командовал. Сказались давние раны: еще нестарым умер Малиновский-старший. И стал Малиновский-младший сыном полка. Ни на день с той поры не покидал усыновившую его часть. Всю войну был связным на пункте сбора донесений. После войны служил срочную, а потом остался на сверхсрочную. Здесь, в полку, подготовился к офицерскому экзамену.

— Кто следующий? — взгляд капитана обошел строй.

Юра вышел из строя, повис на перекладине. И сорвался на счете «пять».

— Вы можете сказать — почему упражнение не дается вам?

— Слабо́, значит…

— А вы точно знаете, что «слабо»? Вы уверены, что сделали все возможное?

Юра молчал.

— Товарищ капитан, это первая тренировка, — объяснил лейтенант.

— Знаю… Помню…

Капитан подошел к Юре совсем близко — в шаге остановился.

— Вообразите, что враг сбил нас с рубежа. Мы вынуждены быстро отойти на новый. Отойти, закрепиться, дать отпор. А тут неожиданное препятствие. Стена. Я подтянулся, закинул ногу — и на той стороне. А вы не сумели. Враг настиг вас. Что вам остается? Руки вверх тянуть? Или пулю в лоб? — капитан сморщился. — Для того ли в бой идем, чтобы пускать себе пулю в лоб? И из-за чего?

Юра покраснел от обиды.

— К снаряду, — капитан глазами указал на перекладину.

Юра не считал, сколько раз подтянулся. У него в глазах чернело, когда он напрягал руки и вскидывал вверх тело, едва не стукаясь подбородком о вытертую сталь перекладины.

Уже стоя на земле, он посмотрел в глаза капитану, словно сказал: «Видали?»

— Вот так, — строго произнес капитан, кинул ладонь к козырьку и ушел…

— Теперь можно мне? — нетерпеливо спросил Костя.

— Можно, — с улыбкой кивнул лейтенант.

Костя «завелся». Костя хотел повторить или превзойти результат Жоры Белея. А может быть, и лейтенанта Чепелина. И его волновало только это. Он шел к перекладине, как на побитие рекорда, как если б выступал на олимпийском помосте под взором тысяч людей, под прицелом беспощадных судей и всевидящих телекамер. Когда он замер под перекладиной, ребята затихли в напряженном ожидании.

Костя подтягивался размеренно, экономно. И опять лишь одиннадцать раз.

— Результат чемпиона мира товарища Белея недосягаем, — прокомментировал Бембин.

Опустив голову, Костя стал в строй. Когда он поравнялся с лейтенантом, тот обнял его за плечи:

— Ничего, у вас есть характер. Остальное приложится…

После обеда выдалось немного свободного времени — по недавним, штатским, меркам — кроха времени, но и эта кроха была дорога, и не использовать ее — мотовство. Юра решил написать отцу. Ушел из казармы, прихватив папку-планшет, чтобы подложить под лист бумаги. Устроился на скамейке в конце аллеи под шумной раскидистой белолисткой.

Фразы точно выстреливались. Не щадя себя, он признался отцу в том, что начал службу хуже, чем хотел, что не такой он ладный, как самому представлялось. Веселого мало, гордиться нечем.

Письмо получилось короткое, но все было сказано. Однако что-то мешало запечатать его в конверт. Юра поразмыслил, что бы еще такое приписать, но слова не шли, и он сунул письмо в папку-планшет.

Место было хорошее, не хотелось его покидать, но пора было идти. С сожалением Юра оглядел все вокруг и невольно задержал взгляд на светлой и яркой картине. Она — как цветной кадр: сверху ее обрезала густая крона белолистки, снизу — каменная ограда, слева — угол клуба, справа — высоковольтная мачта. В узком прямоугольнике прорисовались покатые горы в пенистой зелени, чуть волокнистые облака, наискось рассеченные белым следом самолета. Над оградой, резко выделяясь на фоне гор, стояли башенки новых домов. Все так легко, соразмерно, красочно, что почти не верилось в реальность этой картины. Будто привиделось.

Юра раскрыл папку-планшет. На бумагу упала зеленая тень листвы. Понимая, что времени почти нет, он тем не менее достал из коленкорового карманчика карандаш, провел линию — обозначил ограду. И уже не мог остановиться: мягко нанес волнистые контуры гор и резко — грани зданий. Впервые натура, такая, какая она есть, совпала с тем, что грезилось в мечтах.

— Хорошо увиделось…

Юре почудилось, что он сам подумал так, и сказал:

— Кажется, научился видеть…

Захлопнув планшет, Юра оглянулся: за спиной стоял сержант Ромкин.

— Иногда я тут занимаюсь, — объяснил сержант. — Пришел, а здесь вы. И загляделся без разрешения.

— Пожалуйста, занимайтесь, я пойду.

— Пока заглядывал вам под руку, время ушло…

— Да, идти надо…

— Пойдемте вместе… В художественный собираетесь подать?

Они шли в тени деревьев, шли медленнее, чем полагалось.

— Куда мне! В архитектурный мечтаю. Попасть бы…

— Попадете. Тому, кто хочет в институт, в армии помогают. Да вы и сами времени не теряете.

— Нынче само так вышло…

— Это и хорошо, что само. — Сержант зашагал быстрее. — Значит, глубоко все сидит.

Юра с трудом поспевал за сержантом — шаг у того сильный и широкий. Хоть беги! Ромкин молчал. Молчал и Юра, но молчание было добрым. Юра был рад тому случаю, что свел его с сержантом за делом, далеким от службы.

У казармы Ромкин на миг задержался:

— Не таитесь. Ваши занятия не противоречат службе.

В первый же недолгий перекур Юра закончил письмо. Приписал, что не забывает об архитектурном институте, кое-что предпринимает.

Эта приписка, убежден был Юра, скажет отцу и матери больше, чем длинные заверения. Они поймут: дела его наладятся — он сделает все, чтобы они наладились…

Второй день волновалась тетя Катя, второй день она вспоминала, что пережила, обнаружив исчезновение Максима.

— Твое бегство могло свести меня с ума, — жаловалась тетя. — Какие вы, дети, жестокие, бессердечные… Мало ли что могло случиться, а я ничего не знаю!

— Ну что могло случиться? — успокаивал ее дядя.

— Ребенок только что приехал в город, ребенок ни с кем не успел познакомиться, ребенок, как все дети, любопытен, ребенок…

— Тетя Катя, я уже пионер!

— Ничего, что пионер; для меня ты всегда будешь ребенком!

Тетя, словно мама. Та тоже на редкость беспокойная, та только папе не говорит, что для нее он, папа, всегда будет ребенком, а Максиму и Володе — каждый день.

— У этого ребенка гражданское самосознание уже просыпается, — возражал дядя.