Николай Егоров - Всадник на вороном коне

И капитан Малиновский. Странно медленно двигался он, бледный, болезненно легкий. Улыбка медленно зарозовела на его лице и медленно стекла, сосредоточась в уголках сухих губ. Ему лежать бы и лежать, да не лежится.

Ребята, как школьники к учителю, гурьбой бросились к капитану — с той поры, как он попал в госпиталь, они не видели его.

Капитан, медленно кивая, сел на скамейку под деревом, долго оглядывал ребят, слишком долго — так он отдыхал.

Вдруг капитан оперся на плечо Прохора, оказавшегося ближе всех, и встал. Встали и ребята — к ним шел комдив. Поздоровался, усадил капитана, сам рядом сел:

— Как вы тут?

Комдив тоже волновался — радовался за ребят и волновался за них.

— Мы что, — ответил Прохор. — Покой нам только снится.

— Что верно, то верно — жизнь у вас беспокойная начинается. Солдат — вечный студент: одно изучил — за другое берись, отлично изучил — на сверхотлично учи…

— На сверхотлично?! — в несколько голосов отозвались ребята.

— Прикиньте, — полковник сделал паузу. — Чтоб не проливать кровь, надо быть готовым дать врагу решительный отпор… Разведка врага, она не только вред, но и пользу приносит: враг знает, насколько мы готовы к отпору, и не трогает нас, если знает, что готовы мы на сверхотлично. От того, как мы тут с вами учимся, зависит поведение вероятного противника… Чтоб не воевать, будь хорошо готов к бою… И если Родина прикажет…

— Прикажет! — протянул Костя Журихин. — Она приказывает другим. Или слишком рано, или слишком поздно для нас. А приказала бы, пока мы молоды, пока мы в армии.

— Набирайтесь терпения, — повернулся к Косте полковник. — Родина приказывает тому, кто лучше готов…

Вечер провели в клубе на киносеансе. Юра в сотый раз мысленно прочитывал ответную записку, которую передала Лена: «Конечно, мы увидимся, когда это станет возможным. Пусть все у вас будет очень хорошо. Привет вашим товарищам. До свидания. Лена…»

Ночью прошел дождь. Асфальт уже высох, а земля влажна и приятно темнеет. На листве и на траве — ни пылинки, зелень чиста и свежа, как в разгар весны. По небу быстро бегут тонкие рваные облака и на невидимой привязи тянут по земле невесомые быстрые тени. На плацу играет оркестр, из-за деревьев его не видно. И чудится, что торжественной и звонкой музыкой напоены кроны деревьев, солнечный свет, быстрые облака и чистый утренний ветер.

Десять раз мама собирала Юру и торжественно провожала в школу в начале учебного года. Один раз — на пионерский сбор, на котором Юру принимали в пионеры. Один раз — в райком комсомола, где Юру принимали в комсомол. Все знают, как аккуратны, придирчивы и заботливы мамы в такие моменты. А сержанты, командиры отделений стократ аккуратнее, придирчивее и заботливее. Мама собирала одного Юру, а сержант Ромкин все свое отделение. Мама поправляла на Юре одежду даже на ходу — до самой школы: то одно обнаружит, то другое. Сержант Ромкин оглядел каждого, на каждом поправил, что счел нужным. Не спеша, сноровисто. И после него солдат мог осмотреть министр обороны и остался бы удовлетворенным. Блеском начищенных сапог. Опрятностью одежды. Бронзовым пламенем надраенных пуговиц.

Рота построилась и с песней «Северокавказская походная» в сто голосов зашагала на плац. На плацу остановилась и повернулась налево, так что Юра оказался в первой шеренге, немного правее центра строя.

Перед ротой — стол, накрытый красной скатертью. На столе — раскрытая массивная красная папка, а в ней — присяга, текст ее на белой бумаге.

Подальше — постамент, обтянутый кумачом, на постаменте — бюст Ленина.

Левее и правее стола — группами офицеры в парадной форме. Среди них возвышается комдив полковник Велих. На груди его, выше множества наград, — Золотая Звезда Героя. Заложив руки за спину, недвижно стоит капитан Малиновский, рядом — подполковник запаса Синев. И он — в парадном. В парадном и Максим Синев — в белой рубашке, в красном галстуке, серых шортах и кедах. Он постригся, короткая челочка открыла белую полосу на лбу. Сильнее торчат уши. Пышут жаром конопушки, огненной полосой пересекшие лицо.

Оркестр — в дальнем углу плаца, трубы наготове. Они то вспыхивают, то гаснут. И пока молчат, немо открыв круглые бронзовые рты.

Бесконечно растянулся последний короткий миг перед действием, ради которого здесь собрались воины, бывалые и молодые.

Юре кажется, что все в мире остановилось, только облака бегут и бегут. Их бег увлекает, и теряешь равновесие. И начинает двигаться плац, начинают двигаться деревья вокруг.

— Смирно!

Все замерло. Даже облака на мгновение замерли.

Грянул марш. И облака пустились в полет, строго соблюдая ритм, заданный военной музыкой. И высоченный знаменосец в сопровождении ассистентов ступил на плац со знаменем в руках. У комдива дрогнули губы. Развернулись худые плечи капитана Малиновского. Повеселели темные глаза подполковника Синева. Тростинкой вытянулся Максим Синев.

Знаменосцы приблизились к бюсту Ленина, застыли возле него. Под Красным знаменем клялись те красноармейцы, которые сделали первые шаги на боевом пути части. Красное знамя пронесено было по фронтам, слышало и грохот сражений, и стоны раненых, и призывы командиров, поднимавшихся в атаку. Алое полотнище знамени — святыня. И вот оно перед глазами его, Юрия Козырькова, и его товарищей. Оно услышит их клятву. Оно примет их клятву…

Комдив оглянулся на знамя и сделал несколько шагов к молодым солдатам:

— Недавно мы встречали вас, и вот настал день вашей присяги. Вы много учились, поработали честно и доказали, что достойны стать в наши ряды, достойны быть воинами… Что бы вам ни пришлось пережить, этот день не сотрется из вашей памяти, не должен стереться. Сегодня вы говорите с Родиной, обращаетесь к ней, присягаете ей на верность. Мы ручаемся за вас! Мы верим, что не нарушите своей клятвы… Поздравляю вас, товарищи. Теперь у нас — одна солдатская судьба. Поздравляю вас как командир, как ваш старший товарищ, как ваш сослуживец. Поздравляю от имени всех, кто пришел на ваш праздник, от имени всей нашей дивизии!

Голос полковника порой спадал, но каждое слово было слышно — такая тишина воцарилась на плацу. И Юре хотелось тут же ответить комдиву, тут же сказать ему: слышу, понимаю, верю!

Солдаты по очереди покидали строй, четким шагом выходили к столу, вслух читали присягу, ставили свою подпись.

Присягнул Жора Белей.

Присягнул Костя Журихин.

Присягнул Фитцжеральд Сусян.

Они произносили слова солдатской клятвы — их слышали командиры и все солдаты на плацу. И разве можно поверить в эту минуту, что земля не имеет ушей, что не имеют ушей поля и реки, горы и леса? Разве не поверишь, что, как живые люди, слышат города и села, дома, заводские корпуса, памятники павшим? Ведь и им присягают солдаты!..