Юрий Вийра - Самые веселые завийральные истории

Мы с папой тоже поглядели туда: кого они испугались? И ничего особенного не увидели. Всего лишь Кешу, бежавшего к нам по улице. Ему было очень жарко, и синий язык чау-чау свисал почти до самой земли.

Увидев на площади сразу столько людей, Кеша радостно завилял хвостом и бросился обнюхивать лежащих. И лишь потом, когда последний человек был обнюхан, ткнулся преданно в папины колени и лизнул меня в нос.

Папа вспомнил несколько слов по-африкански и попросил всех встать.

«Нет, — сказали они, — мы боимся Келумбы-Шалумбы».

— Какого Келумбы-Шалумбы? — спросил папа.

Вождь племени указал пальцем на Кешу.

Оказывается, они приняли нашего безобидного пса за какого-то злого духа: Келумба-Шалумба по-африкански означает «дух с синим языком».

Африканцы верят, что если этот дух кого-нибудь лизнет, то человек сразу посинеет и останется таким на всю жизнь.

— Ерунда! — сказал папа. — Вы же видели: он лизнул Машу в нос, и ничего с ней не произошло.

В конце концов мы уговорили их встать с земли, а вождь даже осмелился погладить Кешу.

И тут папа взглянул на часы и схватился за голову:

— О боже, уже третий час! Пора возвращаться.

— Но мы же не нашли динозавров?!

Папа махнул рукой:

— В следующий раз.

Увидев на папином лице тревогу, вождь племени спросил, что случилось.

Узнав, что мы опаздываем, вождь успокоил нас:

— О, нет проблем! Лебединая Шея в два счета довезет вас до побережья…

А знаете, кого они называют Лебединой Шеей? Никогда не отгадаете.

Динозавра! Да-да, самого настоящего, никакого не вымершего динозавра. Туловище у него — как у огромного тюленя, голова — как у черепахи, а шея — тонкая и гибкая, как у лебедя, только длиннее и без перьев. Позвали динозавра, накинули на его шею петлю из лианы, другой конец привязали к плоту — и мы помчались по реке, как на катере с подводными крыльями…

На станцию успели вовремя, даже чуть пораньше. Там, у перрона, есть два пенька. Я сидела и ждала на одном пеньке, папа — на другом, а Кеша лежал у папы в ногах.

А вечером я напугала папу. Сидела рисовала, а он маме про Африку рассказывал. И вдруг у него глаза полезли на лоб:

— Маша, что с тобой? У тебя нос совсем посинел! И руки!

А мама строгим голосом добавила:

— И кофточка тоже. Это она фломастером измазалась. Неужели нельзя рисовать поаккуратнее?!

— Фу-у! — Папа выдохнул воздух. — Как ты меня напугала! Келумба-Шалумба!

Однажды на даче я спросила у папы:

— Папа, а правда, что ты жил еще тогда, когда Санкт-Петербург назывался не Санкт-Петербургом, а по-другому?

— Да, — ответил папа. — Тогда он назывался Ленинградом.

— Это было очень давно?

— Да, в древности.

— А мамонты тогда еще водились?

— Мамонты? — Папа сделал серьезное лицо. — Водились, конечно. И мамонты, и папонты. В непроходимых зарослях папоротника и маморотника.

Я посмотрела на него внимательно:

— Ты шутишь?

— Шучу, конечно, — папа улыбнулся. — Никаких мамонтов уже и в помине не было. Они вымерли тысячи лет тому назад.

Мне стало жалко мамонтов, и я спросила:

— Все-все?

Папа вздохнул:

— Увы, как это ни печально… Не грусти, пойдем лучше погуляем.

Мы пошли на берег и встретили мамонта.

Он стоял по колено в воде и пил. Огромный, волосатый, похожий на стог сена. Спереди у него торчали два длинных, загнутых кверху бивня, а сзади болтался смешной хвостик — ну точь-в-точь как соломенная метелка, которой подметают полы. Он пил и пил, и скоро воды в Москве-реке стало так мало, что все камыши оказались на суше. И среди камышей в нескольких шагах от берега спал водяной.

С этим водяным мы были уже знакомы. Когда я не слушалась папу и не хотела вылезать из воды, водяной выглядывал из камышей и грозил мне своим кривым пальцем.

Водяной заворочался и открыл глаза. Увидев, что вытворяет мамонт, водяной замахал на него руками и завопил:

— Кыш! Кыш отсюда!

Мамонт послушался. Зайдя на середину реки, пошлепал вниз по течению и скоро скрылся за поворотом.

Водяной проводил его взглядом и обернулся к нам:

— Купаться будете?

Папа поежился:

— Бр-р! Вода, наверно, ледяная.

— Могу подогреть, — предложил водяной.

— Нет, спасибо. Уже скоро семь часов — нам пора на станцию встречать маму.

— А меня с собой возьмете? — попросил водяной.

— Айда.

Водяной поглядел на свое отражение в воде и спросил у меня:

— А твоя мама не испугается моих рогов?

Я успокоила его:

— Не испугается. Она смелая. Только мышей боится. Но у мышей же нет рогов.

Папа почесал в затылке:

— Мама, может, и не испугается, но на этой электричке обычно приезжает много народу…

Водяной заволновался:

— Что же делать?

И тут мне в голову пришла мысль:

— А давайте наденем на рога мои резиновые сапожки. Все подумают, что это ноги.

— Гениально! — в один голос воскликнули папа и водяной.

Увы, до станции мы в этот раз так и не добрались. С берега пошли на дачу, чтобы взять сапожки, и вдруг увидели в окне маму. Она приехала пораньше, на предыдущей электричке.

Мы с папой стали уговаривать водяного: пойдемте, познакомитесь, она очень добрая и всегда что-то вкусненькое привозит. Но водяной застеснялся. «Нет, — говорит, — без приглашения я не могу, да и поздно уже». И вернулся в реку.

Мы, конечно, все маме рассказали: и про мамонта, и про водяного. Она ничуть не удивилась. Спросила только: «А динозавров вы случайно не встречали?» Нет, не встречали. А разве они еще есть? Папа говорит, что они все давным-давно вымерли. Тогда мама открыла на веранде окно и позвала:

— За-аврик! Ди-ино!

Мы с папой затаили дыхание и замерли, как две статуи. Просидели так очень долго, у меня даже нога онемела, но за окном было тихо, только собаки лаяли в деревне. Уже совсем стемнело, и я немножко боялась.

— Где же твои динозавры? — спросил наконец папа.

Мама развела руками:

— Улетели, наверно.

— Куда?

— В Африку. Они всегда осенью улетают в Африку. Нынче осень ранняя — вот Дино с Завриком и улетели пораньше.

Мама закрыла окно и стала подпрыгивать и помахивать руками, показывая, как динозавры взлетают. Что она дальше говорила, я не помню — я заснула прямо в кресле.

И всю ночь видела во сне мамонта, динозавров и рогатого водяного, как он пришел к нам в гости и принес маме венок из кувшинок.

А утром в голове все перепуталось, и я теперь не знаю, что было на самом деле, а что мне только приснилось.

У нас три комнаты. Большая — папина. Средняя — наша с мамой. И третья, самая маленькая, — это кабинет. Здесь мама работает и тут никаких бумаг и книг нельзя трогать, но я, конечно, иногда трогаю и на компьютере играю.

Теперь в большой комнате стоит елка.